Сорок одна хлопушка

Из высокого шкафа за плитой Хуан Бяо достал ослиное мясо, завёрнутое в свежие листья лотоса, и положил передо мной на табуретку. Думаю, я уже объяснял, что в то время в силу своего особого статуса и положения я вполне мог велеть Хуан Бяо отнести мясо мне в кабинет и поесть там. Но я из тех, кто серьёзно относится к тому, где есть, как леопард и тигр, которые, независимо от того, где схватили добычу, отволакивают её в облюбованное ими место и там спокойно едят. Тигр утаскивает еду к себе в логово, леопард любит затаскивать её на высокое дерево, где он живёт. Беззаботно поесть в знакомой спокойной обстановке – это и есть наслаждение. С тех пор, как я через сточную канаву проник на мясокомбинат и наелся до отвала мяса на кухне, к этому месту у меня сформировалось нечто вроде горячей любви, похожей на условный рефлекс. И ещё я должен сидеть на низком табурете, а передо мной должна стоять высокая табуретка, и я должен есть из тазика, поглядывая в котёл. По правде говоря, причиной того, что я захотел попасть на мясокомбинат, что работал не покладая рук, было как раз желание чинно сидеть здесь и есть мясо, а не так, как раньше – по-собачьи вылавливать из сточной канавы, жевать, воровски оглядываясь, потом вылавливать ещё кусок. Если можешь себе представить чувство вины, которое я испытывал, поедая мясо, выловленное из сточной канавы, то, наверное, поймёшь, ради какой цели я так стремился на комбинат.

Хуан Бяо хотел помочь мне развернуть листья лотоса, но я отрицательно махнул рукой. Он не понимает, что разворачивать завёрнутое мясо для меня то же самое, что для Старшого Ланя раздевать девиц – некое наслаждение.

– Я никогда и пальцем не шевельнул, чтобы раздеть женщину, – фыркнул Старшой Лань, – их одежда, пусть сами и снимают, так заведено.

Где-то в уголке своего сознания слышу его слова: «После сорока я не касался женской груди, не целовал женщин в губы и никогда не трахал их с правильной стороны. Так я могу поддаться эмоциям, а если я им поддамся, то могу пойти вразнос».

Я развернул обжигающие, почерневшие листья лотоса, и оттуда вырвался белый пар. Ах, ослятинка, ослятинка, любезная ослятинка, от её аромата даже слёзы выступили. Я оторвал кусок прекрасной ослятины и только собрался запихнуть его в рот, как в приоткрытой двери наполовину показалась голова сестрёнки. Сестрёнка тоже ребёнок, жадный до мяса, но она, конечно, и разбирается в нём, любит его. Хотя в силу возраста она разбиралась в мясе не так глубоко, как я, всё же по сравнению с обычными людьми уже сравнительно глубже. Обычно она ела мясо вместе со мной, но сегодня за едой мне нужно было кое-что обдумать, и я не хотел, чтобы она сидела передо мной и воздействовала на мои мысли. Я позвал её, оторвал кусок ослятины больше моего кулака раза в два и передал ей со словами:

– Сестрёнка, брату нужно обдумать важные вопросы, ты уж поешь сама.

– Ладно, – сказала она, принимая мясо, – я тоже хочу, чтобы один человек обдумал вопросы.

И ушла. Я обратился к Хуан Бяо:

– Ты тоже выйди, и чтобы меня никто не беспокоил в течение часа.

Хуан Бяо согласно кивнул и вышел.

Опустив голову и глядя на прекрасное мясо, я услышал, как оно радостно болтает. Я зажмурился и словно увидел, как этот кусок отделяется от красивого способного чёрного ослика. Он взлетел с его тела, как тяжёлая бабочка, попорхал в воздухе, залетел прямо в котёл, на кухню и, наконец, появился передо мной. Из его негромкого бормотания наиболее отчётливо прозвучало:

– Ну вот и дождалось тебя…

Потом донеслось ласковое и чувственное:

– Быстрее ешь меня, быстро съешь целиком, не доешь – остыну, постарею…

Чувственный призыв мяса съесть его всякий раз так трогал меня, что наворачивались слёзы, которые, если не сдержать, могли политься ручьём. Раньше у меня такие глупости случались, когда в присутствии множества людей я одновременно ел мясо и плакал. Но это уже отошло в историю, уминавший мясо и льющий слезы Ло Сяотун уже стал большим. Теперь, поедая чувствительную ослятину, Ло Сяотун про себя обдумывал такие важные вопросы, связанные с текущим производством мясокомбината, как перемещение промытой скотины из цеха промывки в цех забоя.