Сотник

Медведь же предупредил и о том, где ждать три десятка, идущих на помощь холопам, да и сам со своими людьми неплохо подстраховал ратнинцев: за болото не вернулся ни один из людей Мирона. В засаде с этой стороны болота сидели мальчишки без особого опыта да калеченые ветераны, вот в какой-то момент и пошло все не так, как задумывали — пришлось Аристарху выручать новиков…

Егор подтвердил и Мишкину догадку насчет Бурея.

— Хочешь не хочешь, а он сейчас за все Ратное приехал торговаться. То, что твои парни вчера пришлых побили, может, и к лучшему. В Ратном за них никто не встанет — чужаки. То, что их сопляки, как кур, постреляли, многим по сердцу пришлось — Лука светится, словно дорогой подарок получил. Ну и слово Фаддея дорогого стоит, а он все видел и твердо сказал: первыми оружие подняли пришлые. Алексей черный ходит, злой, как росомаха в бане: и не выбраться незаметно, и сидеть дальше терпежу нет — подпаливает. В Ратном считают, твои мальцы двоих воев шутя положили, а могли бы и всех там оставить, если бы Чума между ними не встал. А он за чужих вступаться бы не стал. Смекаешь? В общем, если заломаешь Бурея — считай, больше чем полдела сделано.

Некогда нам сейчас меж собой собачиться, быстрее мириться надо: похоже, у Медведя за болотом скоро совсем горячо станет, раз он сына сюда привел и свои семьи выводит. Я думал тут его подождать, но придется мне завтра в Ратное вернуться, и отца Меркурия тоже с собой заберу. Вчера семьи христиан из-за болота пришли. Пока они с дороги очухиваются, но кто их знает, чего они там расскажут, когда оглядятся. Их поп чуть не от ворот голосить начал про гонителей веры христианской. Едва-едва его уняли, — Егор хмыкнул. — На какое-то время ему затычки хватит, но по глазам вижу — повторять придется. С одного раза не усвоит. А у ратников и так на заболотных во всех местах горит — особенно, у кого родня пострадала. Некому им головы пока остудить, так что отец Меркурий лишним там не будет. Он монах, ему того полупопа унять проще всего.

— Аристарх совсем плох? — поинтересовался Мишка.

— Плох… — нахмурился Егор. — И не в ранах дело, Настена говорит, он, как про свою Беляну узнал, так душа у него будто остыла. Если с этим справится, то будет жить, а нет… Самим нам дальше придется. Ты — Окормля, вот и думай.

"Вот так, сэр! Ваше право решать и вас в качестве заместителя старосты Егор принял безоговорочно и, следовательно, то, что сам он со своим десятком в случае чего переходит уже в ваше распоряжение, у него сомнений и протестов не вызывает. Так что теперь у вас ещё и свой десяток для особых поручений появился. Уже хлеб. Интересно, а как остальные на это посмотрят? Придётся соответствовать".

* * *

На следующий день после завтрака Мишка наконец добрался до своего кабинета, чтобы поработать с "бумагами", точнее, с берестой: пересмотреть свои старые записи и внести исправления в планы, а заодно прикинуть хотя бы наметками, что необходимо делать дальше. Не то чтобы это было так уж срочно, но он решил не запускать "канцелярскую работу" и уделять ей хотя бы по полчаса ежедневно, чтобы потом не пришлось в авральном порядке разгребать накопившееся. Знал, что эта рутина моментально выходит из-под контроля, как только ей предоставить на это хоть малейший шанс. Но едва он принялся за работу, как его прервал стук в дверь.

— Господин сотник! Обозный старшина Серафим Ипатьевич! — голосом хорошо вышколенного мажордома провозгласил "адъютант" Антоха, стоявший на карауле у кабинета.

"Темза, сэр!"

Мишка поднял глаза от стола и обнаружил, что, как и во всплывшем к месту анекдоте, "Темза" не стала дожидаться разрешения и уже ломилась в дверь. Впрочем, сегодня Серафим Ипатьевич, хоть и напоминал слегка одичавшего тролля, дверь приоткрыл не в пример вчерашнему своему выходу: не рывком, а почти осторожно, чтобы не задеть стоящего у порога "докладчика". Косолапо ввалившись в горницу, он огляделся по сторонам и хмуро буркнул:

— Никого тут не зашиб? А то хлипкие они у тебя больно… Вон вчера твоего лоха — или лохага? — и на одну кружку не хватило! Гы… Да у тебя и кальвадосу столько нет, чтобы я перед каждым, кого зашиб, извинялся! — то ли ухмыльнулся, то ли оскалился Бурей и принялся разглядывать Мишку, словно примериваясь, с какой части начнет от него откусывать.

Вероятно, такое вступление все-таки следовало считать чем-то вроде объявления временного перемирия. Мишка неспешно отложил лист бересты в сторону, поднялся, кивком отпустил отрока и только тогда поприветствовал гостя.