— То-то и оно, что не стояла, — кивнул Мишка. — И не только яблоневка. Не с того крыльца мы давеча к ним в гости зашли, вот и проплыло настоящее богатство мимо рта. Не возьмёшь с набега того, что сами принесут. А попробуешь отнять, так и следа от того источника не отыщешь.
— Сами, говоришь, принесут? — Бурей посерьезнел, подобрался и оперся двумя кулаками о стол. — Тебе, что ли?
— Так уже принесли! Сам же вчера распробовал.
Бурей задумчиво похмыкал и фыркнул, прищурившись:
— Что ж, выходит, мне теперь у тебя прощения просить?
— За вчерашнее-то? — Мишка равнодушно пожал плечами. — Так вроде вчера всё и решили. Или ещё за что есть? Тогда валяй — проси…
— А простишь? — маленькие звериные глазки в упор смотрели в лицо молодого сотника и, казалось, сейчас прожгут в нем две дырки до самого затылка. — Всех простишь? И меня, и тех, кто против Лисовинов умышлял?
Мишка тоже уперся взглядом в Бурея:
— Значит, ты за миром пришел. А Ратное семьи моих отроков простит? Или ты уже их под лед спустил?
— Живы… У Корнея они. С ним договаривайся… — неохотно буркнул Бурей. — Если уж ты Лисовиновским кровникам отпустишь, то и сход на их казни не станет настаивать. Лисовиновские холопы по дури ввязались, значит, казнить их или миловать — ваше дело…
— Что ж, в Писании сказано: не судите и не судимы будете. Не мне против святого слова идти, — раздельно проговорил Мишка, не отпуская взгляда своего звероватого собеседника. — Да и какие счеты со своими? Тем более, то, что до сих пор случилось — было в жизни старой, а сейчас у нас новая начинается. Значит, и счет от нового идти должен.
— Новая, значит? — Бурей злобно оскалился и подобрался, как перед прыжком. — А старую переламывать жопа от натуги не треснет?
— Не треснула — ты же жив. Если переламывать, так непременно треснет, да и не только жопа, — усмехнулся Мишка. — Жизнь переменить только в Божьей власти, поперек Него встать — сломанным быть, как Пимен. А все остальное — наш выбор… — и, не уступая пристальному взгляду обозного старшины, которым тот продолжал его буравить, то ли пытаясь пригвоздить к стенке за спиной, то ли в надежде докопаться до ответа на какой-то мучивший его вопрос, сказал уже без усмешки, устало и совсем не по-мальчишечьи:
— А вообще-то, если ты, Серафим Ипатьевич, за Ратное просить приезжал, то зря… За прошлое все счеты сведены. Да и с тобой тоже. Что было, то травой поросло. СВОИМ я не враг. Если против Лисовинов снова не пойдете, то и крови больше не будет. А кто пойдет, извиняй — сметем.
— Господин сотник! Десятник Егор! — бодрый голос караульного прервал разговор.
— О! И Серафим тут, — бодро пророкотал Егор, вваливаясь в кабинет следом за отроком. — Ну и хорошо, а то я тебя искал — мы с отцом Меркурием в Ратное возвращаемся. Ты с нами едешь или ему сани с возницей у Михайлы просить?
— Еду, — буркнул Бурей, поднимаясь с места. — Поговорили… — неведомо кому сообщил он и, косолопя, направился к выходу, но у самой двери неожиданно обернулся к Мишке. — Божья воля, значит? Ну-ну…
Глава 2
За свалившимися на него после возвращения делами Мишка не сразу обратил внимание, что в крепости не видно Красавы, и вспомнил о ней, только когда обнаружил Саввушку в компании Тимки Кузнечика и сыновей Ильи. Не то чтобы сын Алексея радостно общался с остальными мальчишками, но и не дичился, как раньше, и, судя по всему, чувствовал себя с ними достаточно спокойно. Мишка удивился этому настолько, что специально отыскал мать и поинтересовался у неё, что случилось. Анна заулыбалась:
— Да, оттаял Саввушка, Божьей милостью. Спасибо Красаве, помогла, он теперь от других детей хотя бы не шарахается. Да и Тимофей как-то умудрился с ним поладить… — она помолчала и с некоторым удивлением в голосе добавила: — И с Красавой — тоже. И как ему это удалось? Может, потому, что боярич?
Нет, не так: не просто боярич, а им родился, и его на боярича с рождения учат. Не то что вас.
Вопреки обыкновению в этот раз долго сокрушаться мать не стала, с горящими глазами свернув на любимую тему: