Совершенно не обязательные смерти

Я просыпаюсь от телефонного звонка. На часах три утра, но это неважно – на экране высвечивается номер Уны. Беру трубку, хотя в горле пересохло, а язык увяз в том, что скапливается во рту, пока мы спим. Я рада, что Уны здесь нет, – мне не мешало бы почистить зубы.

Ее голос звучит странно, в нем слышатся непривычная глубина и еще что-то, что я не могу распознать.

– У тебя все в порядке? – спрашиваю я, словно подобные звонки посреди ночи обычное дело.

– Ты занята? – вместо ответа спрашивает она.

Я говорю, что нет, и тогда она предлагает мне встретиться в лесу. На полпути к горам, за перекрестком, где мы с Кэтлин нашли распятую лису, есть небольшая хижина. Я видела ее во время прогулок, но близко не подходила.

Звонок Уны – настоящее благословение на фоне того, во что превратилась моя жизнь в последние дни. Я прижимаю ладонь к оконной раме, смотрю на горы и небо. В стене у меня за спиной что-то настойчиво шуршит и царапает. Может, крыса? Только этого не хватало.

Торопливо чищу зубы и спускаюсь на кухню, неся ботинки в руках. Луны сегодня нет, так что я освещаю себе путь фонариком и стараюсь ступать как можно тише. Замок, конечно, большой, но вдруг Брайан решил прогуляться по тайным коридорам? Я бы не удивилась, учитывая, сколько секретов он хранит. Фу! Как же я от них устала. От всех, кроме Кнопки.

Надеваю толстовку Брайана. Я давно почистила свое пальто, но оно все равно напоминает о замученной лисе. Выхожу из замка и шагаю к лесу, темному, полному ночных шелестов, шорохов и щелчков. Под ногами шуршат опавшие листья. На дорогу до хижины у меня уходит сорок минут.

Сильный ветер дует со склонов гор, приминая траву к земле. Я застегиваю толстовку под самое горло и прячу нос в воротник, а руки – в карманы. Там лежит большая медная зажигалка. Не знала, что Брайан курит. Интересно, что еще мы не знаем о тихом мужчине, который ненавязчиво вошел в нашу семью?

У маленькой каменной хижины крыша из кровельного железа, проржавевшего до рыжины. Раньше тут определенно кто-то жил. Вокруг дома – осыпающаяся каменная ограда с покореженными коваными воротами, которые даже не закрываются, только болтаются на петлях и тоскливо скрипят. У меня от этого места мурашки. Надеюсь, с Уной все в порядке.

Как бьется сердце. Я вспоминаю тот вечер, когда мы гуляли и плавали в пруду. Вспоминаю ее руку в моей руке, ее плечи, улыбку. Она отступила, и, наверное, так даже лучше. Я не заслуживаю такого драгоценного чувства. Я все порчу. Кладу свои толстые руки на ручку двери. Я еще не вошла, а язык меня уже не слушается и сердце грозит выскочить из груди. Глубоко вдохнув, захожу в дом.

Внутри совсем не так страшно, как я думала. Здесь даже есть электричество – с потолка свисает голая лампочка. На полу грязные доски, на стенах – серая плесень, но кто-то принес сюда обогреватель и даже включил его в сеть, а еще притащил кресло-мешок и несколько подушек. В камине валяются пустые пачки от чипсов и банки из-под пива. Наверное, ребята из школы тусят тут без нас. Значит, Уне они рассказали об этом месте, а нам нет. Немного обидно, если честно.

Боюсь представить, как я сейчас выгляжу. Поспешно приглаживаю спутанные волосы и прикусываю губы, чтобы они были не такими бледными. А щеки и без того горят. Все-таки стоило привести себя в порядок, прежде чем идти сюда.

– Мэдлин, – слышу я голос Уны.

Она лежит на подушках, сжавшись в комок. Лицо все в пятнах, глаза обведены черным. Волосы мокрые. У нее всегда мокрые волосы.

Я бросаюсь к Уне, обнимаю ее и прошу:

– Расскажи мне, что случилось.

Она заливается слезами. Я держу ее, пока она дрожит от рыданий. Твержу, что все будет хорошо. Что все пройдет. Что в конце концов станет легче. И даже сама себе верю. Я глажу Уну по волосам.

Она трется носом о мое плечо и начинает говорить:

– Клодин разбила мне сердце. Она бросила меня. Все кончено.

Потом она принимается бормотать что-то по-французски – я не могу разобрать, мой французский далек от идеала, а она говорит очень быстро. Кажется, у Клодин кто-то появился. И они ходили в кино. И это нечестно. Мы с Уной сидим так целую вечность.

– Она просто дура, – ласково шепчу я.

– Ты же ее не знаешь, – фыркает Уна.

– Я знаю, что она тебя обидела. Она была с тобой – и потеряла тебя. Из чего делаем вывод, что она идиотка.

– Я ненавижу его. И ее ненавижу. Но сильнее всего я ненавижу себя. Лучше бы я умерла. – Уна снова всхлипывает и утыкается головой мне в грудь.

У меня зашкаливает пульс. Я неловко глажу ее по спине. Она плачет. Она нуждается во мне. Сейчас я должна быть ее другом.

– Может, пойдем в замок? – предлагаю я. – Посидим тихонько, кино какое-нибудь посмотрим. Или видео с котами? Или прифотошопим Клодин голову динозавра? – Я играю бровями, изо всех сил стараясь развеселить Уну. Шутки – не самая сильная моя сторона, но ради нее я могу поднапрячься.

– Я сейчас слишком меланхолична для подобных занятий, – отвечает Уна. Это самое французское выражение из всех, что мне доводилось слышать. – Думаю, мне нужно поплавать.

Она вздыхает и отжимает волосы, как маленькую подгоревшую губку. А потом встает.