Совесть. Гоголь

Тогда он решительно взял всю меру вины на себя, поскольку именно он произвёл всю эту путаницу и весь ералаш, всех взбаламутил, смутил, во всех до единого произвёл чувство неудовольствия и, что гораздо хуже всего, поставил в неприятное положенье людей, которые без того не имели бы, может быть, никогда никаких неудовольствий друг против друга. Виноватый должен быть, натурально, наказан, он и решился наказать себя сам, не дожидаясь наказания свыше. Оно придумалось в том, что он лишал себя многолетним трудом заработанных денег, которые принесло ему собрание его сочинений. Он вовсе не видел в этом отказе какой-нибудь жертвы со своей стороны или чего-нибудь чрезвычайного, даже напротив, тут не усматривалось никакого пожертвования именно потому, что он не был бы спокоен ни минуты, употреби те деньги на неотложные нужды свои, которые, впрочем, в те дни дошли именно до того, что ему оказывалось нечего есть и он существовал иждивеньем Жуковского, однако всякий рубль и всякая копейка тех денег, купленных неудовольствием, огорченьем и оскорбленьем многих, камнем легли бы у него на душе.

А потому он твёрдо решил употребить весь капитал на дело святое, сделав заключенье раз навсегда: все деньги, полученные за собрание сочинений, отныне принадлежат только бедным, но достойным студентам, при условии, что они должны доставаться им не даром, а всенепременно за какой-нибудь труд. Полное распоряжение и назначение туда в Москве принадлежало Степану, точно так же, как в Петербурге Плетнёву. Оба они должны были единолично решать, какие книги перевести на русский язык, какие самобытные сочиненья задать, где и за какую плату после того напечатать. Условие он поставил одно: никто и никогда не должен был знать имя дарителя, чтобы не обременять совести бедных людей благодарностью. Он тоже не должен был знать, кому и на что пошли его деньги. Ответ за них Степан и Плетнёв должны были дать только Богу, и потому он просил, чтобы оба отнеслись к этому делу как к святому и употребляли все силы к тому, чтобы всякая копейка обратилась во благо. В заключение умолял он Степана истребить в себе всякое неудовольствие против него и пуще всего простить ему всё, чем в этом деле противовольно его оскорбил, ибо без полного прощенья всего и без восстановления мира в душе окажется бесплодным благодеяние, какое потом ни сверши.

Таким образом, это дело было давно и раз навсегда решено, и он лишь согласно кивнул:

   — Выдай, и если беден особенно, так выдай сто пятьдесят, однако частями, частями, деньги всё-таки, юношу побереги от соблазна. Слышал я также, что Григорьев находится в великой нужде и занимает или, может быть, вновь занял у Погодина денег. Непременно между ними выйдет из этого какая-нибудь история, как почти всегда случалось со всеми, кто сталкивался с Погодиным денежно, в особенности теперь, когда Погодин сам не при деньгах. Устрой, пожалуйста, так, чтобы Григорьев заплатил Погодину теперь же все деньги сполна. Ещё прошу тебя особенно наблюдать за теми из юношей, которые уже вступили на литературное поприще. В хозяйственное их положение, право, стоит войти. Часто они бывают принуждены из-за пропитанья дневного брать работы не по здоровью и не по силам себе. Цена пять рублей серебром за печатный лист просто бесчеловечная. Сколько бессонных ночей должен он просидеть, чтобы выработать нужные деньги, особенно если при этом он сколько-нибудь совестлив и думает о своём добром имени! Не позабудь принять в соображенье также и то, что нынешнее молодое поколение и без того болезненно, расстроено нервами и недугами всякими. Придумай, как бы им прибавить плату от имени журналистов, которые будто бы не хотят сделать этого гласно, — словом, как ловчее и лучше придумается, это твоё дело. Твоя добрая душа отыщет, как это сделать, отклони всякую догадку и подозренье о нашем с тобой личном участии в этих делах. И сделай милость, больше ко мне не прибегай. С деньгами с этими дело решённое. В твою проницательность я слишком верю, а мне эти деньги докука. — И, вскинув глаза, холодея лицом, отстранил возможность всякого продолженья: — А теперь прости, дремлется что-то, прощай.

Степан поспешно вскочил, как будто не висело сорока пяти лет на плечах, показывая этой покорной поспешностью, что всегда готов повиноваться любым пожеланиям высокочтимого друга, однако удалиться бы не хотел, то есть не успел-таки повыведать то, из-за чего приходил:

   — Тут имеется...

Не повышая голоса, Николай Васильевич оборвал:

   — Прощай, тебе говорю.

Несколько поклонившись одной головой, Степан подержал его руку в своей, на что позастывшими пальцами ответил он мягко, тепло, и Степан засветился, в широко раскрытых глазах проскользнула надежда, от волнения выше обыкновенного закинулся голос:

   — До свидания.

Он отчего-то не стал поправлять Степана, и тот улыбнулся сердечно, искренно, широко:

   — На днях забегу, не надобно ли чего!

И внезапно исчез, как и явился к нему.