Советник царя Гороха (сборник произведений)

Сказать, что было страшно, нельзя. Страшно нам стало несколько позже. Было просто крайне гнетущее чувство, холодное и мерзкое. Едва ощутимый запах тления доносился до наших ноздрей, и внутренне все протестовало против того, что живое существо, живой человек, еще вчера весело болтающий и открывающий банки с пивом с криками «Сче не зогнила Польща», вдруг превращался в кусок мертвой плоти; в какое-то подобие куриной тушки, завернутой в полиэтилен.

Когда кто-то, бравируя, начинает шутить на тему смерти; или наоборот, словно гот, пускается в романтизированную философию, теперь я его не понимаю. Раньше, будучи моложе и глупее, понимал. И даже сам мог отпустить парочку черных шуточек. Но с какого-то момента все поменялось.

Мы невежды, мы почти ничего не знаем, и во всей жизненной суете нам остается уповать только на высшие силы, в воле которых нас защитить. Мы привыкли видеть случайность в смерти, хотя с куда большей вероятностью абсолютной случайностью является каждое мгновение нашей жизни. Просто удивительно, в свете существующих опасностей, что мы продолжаем жить мгновение за мгновением. И очевидно, что если бы не благосклонность к нам чего-то или кого-то куда более могущественного, нежели хаотическая случайность, то все бы мы не просуществовали и сотой доли секунды. Мы не привыкли видеть все в таком разрезе. И здесь действует «закон леса вдоль железной дороги», привычности окружающих нас впечатлений и суждений.

В ту ночь никто из нас не мог уснуть. Мы втроем,– я, Жека и Халид, – пили крепкий, ароматный кофе, дымящийся в холодном ночном воздухе. Мы сидели близко друг к другу, и нам хотелось ощущать рядом плечо напарника, потому, что так было легче. Если до этого нас безумно раздражало вынужденное сближение в тесноте кабины, то сейчас наоборот, ощущение, что твой напарник сидит рядом с тобой, так же, как и ты, прихлебывает кофе, устремив взгляд в серую бесконечность ночной пустыни, – успокаивало. Накануне мы слегка поцапались вокруг «распределения обязанностей», и даже наговорили друг другу немалую кучу русскоязычных и англоязычных гадостей, но сейчас, напомни нам кто-нибудь о дневной ссоре, мы бы не поверили ему. Мы сидели под хрустальным небом Северной Сахары, на нас сверху смотрели невероятно крупные и яркие звезды, а мы сидели и молчали. Нам не было ни хорошо, ни плохо. Но нам не было страшно в тот момент.

Утром все началось как обычно. Сначала прибыли фуры из порта Габэс с гуманитарной помощью; особенно много привезли питьевой воды в двухлитровых пластиковых баклажках. Мы помогали их разгружать, хотя основную работу взял на себя автопогрузчик. Затем мы загрузились сами и поехали в лагеря беженцев.

Возвращаясь к обеду, мы вдруг увидели, как огромный «Рено»-капотник (таких здесь немало) привез то, что оставалось от одного из «МАНов» на длинномерном трейлере, таком, на котором возят разную тяжелую строительную технику. Зацепив лебедкой, обгоревший остов машины сгрузили по внешнюю сторону ограды. К вечеру привезли и второй «МАН», с крошевом лобового стекла и четко различимыми отверстиями от крупнокалиберного пулемета, идущими чуть повыше радиаторной решетки. Прояснились и определенные подробности произошедшего.

Везя груз в общину на юге от Мисурата, (это километрах в пятистах от туниской Дахибы), машины попали в бой между племенными отрядами. Это случилось чуть далее Налута, то есть довольно близко от границы. Головной шла машина поляков, и в нее какие-то ретивые повстанцы в горячке боя влепили гранату из РПГ-7, второй «МАН» начал сдавать назад, но тут же получил очередь еще советского ПКВТ c одной из вездесущих «Тойот-Гилусов». Произошло это в считанные секунды.

Обнаружили в тот день и тело без вести пропавшего немца. Будучи раненым, он выполз из кабины и оказался в стороне от дороги, метрах в пятистах вглубь пустыни.

Я смотрел на то, что было недавно могучими и красивыми машинами, и мое сердце учащенно билось. «Боже мой! – думал я. – Как же я был расстроен, что при распределении эти машины достались не мне. Как же мне тогда хотелось ездить за рулем одного из них. Как я завидовал, глотая пыль и вручную загружая ящики, когда смотрел на ваших водителей. И вот я стою, смотрю на эти груды металла, и лишь сейчас понимаю, насколько глуп. Насколько я, словно избалованное неразумное дитё, падок на яркие игрушки, и насколько я ничего не смыслю. Корчил из себя взрослого, надевал маски всезнающего идиота – и вот, посмотри…Посмотри на это…».

Все казалось настолько банальным и простым, но одновременно, наполненным таким глубоким смыслом; что я действительно почувствовал себя маленьким, глупым, растерянным ребенком, который сунулся в слишком взрослые игры. Может быть, сказывалось долгое нервное напряжение, но хотелось расплакаться. Расплакаться так, как в детстве: искренне, легко, чтобы обильные слезы умыли душу и уже через минуту я был готов вновь играть и смеяться. Но так не получалось.