Советник царя Гороха (сборник произведений)

Но оказалось, там, в песках Сахары, вера была не вопросом праздного обсуждения, как мы к этому привыкли здесь, в мирной и безопасной обстановке. Это совсем не то же, что сидя в уютной обстановке за чашечкой чая с шоколадным бисквитом сказать: «А поговорим о Боге…». Здесь, в обычной жизни, можно говорить все, что угодно: смеяться, жеманится, строить из себя оригинала, манерно оттопыривая пальцы. Там же действительно все по-другому. Я никому не собираюсь ничего навязывать, просто расскажу то, что было и наверное навсегда останется для нас важным.

Проснувшись от беспокойного сна, среди ночи, я тайком вышел во двор к машине и перво-наперво прочитал заговор. Странно от меня такое слышать? Но это правда.

Мой дед, Царство ему теперь Небесное, еще когда я был маленький, рассказывал, как однажды старослужащий-фронтовик научил его заговору для воина, идущего в бой. Все время для меня это было сказкой, просто любопытным дедушкиным рассказом. Как и все пожилые люди, свой рассказ дед повторял не раз, и даже не два. И я, ради прикола, даже заучивал этот заговор-молитву. Но никогда не относился к этому серьёзно. Потом постепенно это все забылось, вылетело из головы.

Но, поет «Любэ»: «когда минуты роковые настают, и волны черные до неба достают, в недобрый час, в недобрый час. Мы повторяем как все люди на Руси, помилуй Господи нас грешных и спаси…».

Беспокойной ночью перед первой поездкой в Ливию, ночью, когда в наше открытое окно светила громадная серебристая луна, я вдруг вспомнил о дедушкиных рассказах. Ворочаться в душной постели не было сил. Достав из кармана ручку и какой-то обрезок бумаги (кажется рекламный буклетик «Окна-Двери», который нам вручили еще в Киеве), я на обратной стороне стал записывать все, что мог вспомнить. При этом вспоминалось все мучительно, меня просто охватывало временами отчаяние. Нашкрябав что-то более-менее похожее, я три раза обошел наш грузовик, каждый раз читая:

«Благослови Господи мою молитву, что вверяю я Святому Георгию Победоносцу, Змия повергшего. Правый, славный и всехвальный Святой Георгий, прими милостиво ходатайство мое. Благосердие твое будет мне верною порукой, ибо Сам Создатель дал тебе опекать и сохранять воинов на поле брани. Сам ты сохрани и укрой своей святой пеленой воинов, рабов Божьих Алексея, Евгения и Халида. Утешь скорби их и укроти страхи дневные и ночные. Не допусти к телам их раны лихие. Пуля их пусть не возьмет, острое копье не пробъёт, враг не увидит и мимо пройдет. Ярый огонь их тела обойдет, и сами с поля брани живые и здравые придут. Господи помоги! Господи благослови! Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, ныне и присно во веки веков. Аминь.».

Может быть, конечно, кто-то из знающих и богомольных скажет, что грех было просить за мусульманина, но я об этом даже не подумал, да и сейчас не сильно в этом раскаиваюсь. Если ехать в одной машине по одной дороге, то мне ли делить: «за этого прошу, а за этого – не прошу». Пусть делят те, кто профессионально торгует Именем Божьим – они с этого живут; а я человек несведущий и поступаю, как умею. И мне, невежде, неизвестно, как пролегают в раю границы. Кроме того, в тех же сурах Корана сказано: «Скажи: «Если будущее жилище у Аллаха для вас исключительно, помимо иных людей, то пожелайте смерти, если вы правдивы! Но никогда они не пожелают ее из-за того, что готовили их руки. Поистине, Аллах знает про неправедных… Поистине те, которые уверовали, и те, которые обратились в иудейство, христиане и сабии, которые веруют в Господа и в последний день, и творили благое – им их награда у Аллаха, нет над ними страха и не будут они печальны».

Халид, до того довольно наплевательски относившийся к своим обязанностям правоверного мусульманина в аспекте пятикратного намаза, теперь, расстелив молильный коврик, подолгу припадал к земле, твердя «А-а-лля Акбар, А-а-лля Акбар». Мы тоже, в частности я, внезапно вспомнили о своем вероисповедании, и украдкой крестились, произнося «Отче наш», и «Да воскреснет Бог…». И откуда только все вспомнилось? Жека поначалу во всему происходящему относился критично, так, будто ему было неудобно и стыдно примкнуть у нашим обращением. Впрочем, мне самому поначалу было как-то «ніяково». Но ни насмешки, ни даже легкой скептической ухмылки, обычной для Жеки при подобных обстоятельствах, не было. Он молча стоял и «внимал», и когда ему казалось, что его никто не видит, поспешно, будто делая что-то постыдное и боясь себя обнаружить, крестился. Нам совсем не мешало, что Халид мусульманин, а мы – православные: почему-то в тот момент мы совсем не чувствовали никакого диссонанса, никаких разногласий, – даже ничего похожего на то странное неприятное чувство, который порой охватывает, когда видишь, как по нашим улицам идут славянские девушки в хиджабах. Ничего этого не было.