Советская гениза. Новые архивные разыскания по истории евреев в СССР. Том 1

Подборка из девяти писем Гельфмана, публикуемая нами в переводе на русский язык, открывается сообщением о смерти Нехамы Бородулиной, старшей сестры Иосифа Черняка. До войны Нехама, жившая во Фрайдорфском еврейском национальном районе Крыма, принимала участие в сборе фольклорных материалов и позднее продолжила заниматься этим уже в Биробиджане[871]. Упоминания об этой ее деятельности дополняют «провинциальную хронику» Гельфмана, которая содержит и целый ряд других любопытных подробностей еврейской жизни Биробиджана конца 1950-х: пасхальный седер на частной квартире, невидимый для посторонних глаз обмен редкими изданиями, прекращение разрешенной было доставки варшавской газеты

«Folks-shtime»[872] и одновременно – новые поступления книг на идише в областную библиотеку, в частности из Алма-Аты, одного из центров еврейской эвакуации военного времени.

Несмотря на тяжелую болезнь, Гельфман сохранил ясность мышления, по возможности следил за происходившим в стране и в Биробиджане, среди прочего – за судьбой и деятельностью местных литераторов. Он резко критичен по отношению к газете «Birobidzhaner shtern»,

ее тогдашнего редактора Наума Корчминского называет «хирургом» за жесткий идеологический контроль материалов, а большинство журналистов – «полными невеждами» и «сынами Лавана-арамеянина», искореняющими все еврейское (подобно сыновьям библейского Лавана, которые преследовали праотца Яакова). Саму же газету, единственное в 1950-х годах советское издание на идише, он без излишних сантиментов объявляет недостойной «называться серьезной» – в противоположность гораздо более профессиональной, на его взгляд, русскоязычной газете «Биробиджанская звезда»[873]. С горечью отмечая культурную ассимиляцию биробиджанских евреев, особенно молодого поколения, Гельфман, однако, находит это явление вполне закономерным: «Зачем им читать старые книги на идише (а новые на идише не выходят), если есть стоящие книги на русском? И если есть несколько глупцов, которым интересно почитать книгу по-еврейски, то те скоро умрут, и тогда конец местной еврейской культуре»

[874].

«Книжный шкаф» Иегуды Гельфмана

Оговариваясь, что любит «наш родной язык» идиш и не считает его «языком прислуги», Гельфман на протяжении практически всей переписки настаивает на отношении к еврейской литературе как к единому потоку, где безусловное первенство принадлежит ивриту. В этом для него – основа еврейского национального самосознания. Особенно четко его позиция звучит в письме от 23 октября. Он гневно обличает Гаскалу, просветительское движение XVIII–XIX веков, последователи которого возжелали «все разрушить» и «причинили большие несчастья еврейскому народу». Категорически отметая утверждение Черняка, что «народ внес исправления в версии Торы и остальных библейских книг в духе времени», – утверждение, звучавшее вполне в стиле советских атеистических брошюр, – Гельфман выражает глубокую убежденность: народ Израиля сохранился именно благодаря своей несгибаемой преданности всему корпусу религиозной литературы, который складывался со времен Моисея.

По представлениям биробиджанского гебраиста, в этот корпус входят не только письменная и устная Тора, сочинения Рамбама, Раши и других комментаторов. Это еще и труды, которые создали «гении», по его выражению, средневековой еврейской литературы – Иегуда Галеви, Шломо ибн Габироль, Моше ибн Эзра, Авраам ибн Эзра и другие, а также «наши классики на обоих языках». В список последних включены прежде всего «те, что творили на иврите и обогащали иврит», – писатели «из поколения недавнего прошлого» Авраам-Дов-Бер Лебенсон (Адам Га-Коген) и его сын Миха-Йосеф, Иегуда-Лейб Гордон, Мордехай – Цви Мане, Калман Шульман, Авраам Many, Моше-Лейб Лилиенблюм и Перец Смоленский, а затем Хаим-Нахман Бялик, Шауль Черниховский, Залман Шнеур, Яков Фихман, Давид Шимони, Яков Каган. Что касается творивших на идише – это «великие еврейские писатели» Менделе Мойхер-Сфорим, Ицхок-Лейбуш Перец, Шолом-Алейхем, затем поэты Авром Рейзен, Иегоаш, Ошер Шварцман, Мойше Кульбак, Давид Гофштейн, Перец Маркиш, Изи Харик, Ицик Фефер, Шмуэль Галкин и Лейб Квитко, а «из больших прозаиков» – Давид Бергельсон, Дер Нистер, Шолом Аш и Иосиф Опатошу. В одном ряду с ними упомянут и Шимон Фруг, писавший в основном по-русски, но также и на идише[875]. Все они, по Гельфману, являются неотъемлемой частью «доставшегося нам великого наследия», без знания которого любое еврейское творчество будет как «здание без крепкого фундамента, которое не устоит». Так Гельфман оценивает иллюзорные, по его мнению, надежды Черняка на возрождение в СССР еврейской культуры в отрыве от большой культуры на иврите. Но преимущественно его критика направлена на ассимилированных советских евреев, которые, как он считает, в большинстве своем «готовы продать все наши дорогие богатства за чечевичную похлебку»[876].