Советская гениза. Новые архивные разыскания по истории евреев в СССР. Том 1

Вошел старик Гельфман, говоривший на иврите, в прошлом приятель Давида Закая. Маскил времен «Гацефиры», горячий поклонник статей моего покойного отца[862]. Он с энтузиазмом рассказал, как несколько евреев собрались у него дома вокруг номера «Давара», который ему вчера дал Йосеф, и читали этот номер с воодушевлением и интересом. Особенно некто Финкель, который снова и снова перечитывал газету, но так и не решился прийти к нам. Увидев Танах в руках у Хемды, старик расчувствовался до слез. Он взял его в руки и не хотел выпускать. «Я сжег огромную библиотеку во время репрессий, но когда поднялась рука сжечь сочинения Бялика, я сказал себе: довольно! Пусть судьба этой книги будет моей судьбой! Останусь в живых – и книга останется, а умру – тогда пусть ее забирают у меня. Так и остался у меня томик стихов Бялика, единственный и остался».

Мы сидели вчетвером – эти два представителя былого мира, проникнутого некогда творчеством на иврите и разрушенного здесь до основания, и мы, которые могли им дать так много от нашей культуры, от нашей литературы. Мы были как два водоноса с полными кувшинами прохладной воды, встретившие двух заблудившихся в пустыне и изнывающих от жажды путников. Мы было протянули им воду, но тут пришли злодеи и помешали нам…

Кажется, старик Гельфман первым запел «Сахки, сахки аль халомот»[863]

, Хемда подхватила, а потом и мы за ними. Так мы сидели вчетвером и напевали в стенах скромной биробиджанской гостиницы…

<…>

Дважды в неделю тут есть передачи на идише. Хемда, работавшая бухгалтером в радиокомитете, открыла нам секрет, что ради нас изменили расписание: воскресную передачу перенесли на субботу. <…> Мы сидели и слушали еврейскую передачу. Девушка с тяжелым русским акцентом вещала на идише о росте производительности труда, а парень-токарь рассказывал о своей работе у станка. Передача была дословным переводом распространенных в этой стране трансляций подобного рода. В ней не было совершенно ничего еврейского. И только последние пятнадцать минут были посвящены народным песням в стиле «Мехутенесте», «Фрейлехс» и т. п. – старые-престарые песни, пропахшие нафталином. Старик Гельфман таял от удовольствия: ай, а мехае, какое наслаждение! Еврейская песня… Он расчувствовался до слез, а мне было больно видеть этого милого старика, обгладывающего убогую кость, которую ему бросили по радио…[864]

Судьба учителя иврита Иегуды Гельфмана

Более подробный портрет «милого старика», несколько патерналистски описанного израильтянами, позволяют воссоздать его собственные послания Черняку.