Советская гениза. Новые архивные разыскания по истории евреев в СССР. Том 1

Предоставленное для экспозиции помещение представляло собой узкий и длинный зал… по существу, узкий, мрачный и «скучный» коридор. Перед устроителями экспозиции прежде всего встал вопрос о превращении этого коридора в экспозиционный зал… Экспозиционную площадь удалось увеличить устройством двух дополнительных ниш (против существующих) и двенадцати одинаковой формы и размеров колонн-пилястр (по 6 вдоль стен), облицованных гипсом. <…> Увеличив экспозиционную площадь, пилястры придали одновременно всему залу строгую симметричность, создали четкие и естественные границы для отдельных разделов и подотделов экспозиции и создали приятный ритм при переходе из одной части зала в другой, связав при этом весь экспозиционный зал в единое гармоничное и архитектурное целое. <…>

При выборе цвета для окраски зала устроители отказались от применявшихся ранее в экспозиционной технике музея ярких тонов (розовый, желтый и др.), придававших в некоторых случаях экспозициям налет «будуарности», и применили белый цвет. <…> Белая окраска… придала бодрый, светлый, легкий и парадный тон всему залу, усилила ритмичность всей экспозиции[555].

В таком «бодром, светлом, легком и парадном» зале располагались, следуя распространенному экспозиционному приему советских музеев 1930-х годов, два раздела выставки, контрастно противопоставленные друг другу: вводный («Евреи в царской России – тюрьме народов») и основной («Евреи в СССР – социалистической родине трудящихся»)[556]

.

Во вводном разделе еврейское «вчера» представало в виде двух «обстановочных сцен» («Старое еврейское местечко» и «Народный театр „Пурим-шпил“»), двух макетов («Жилище портного» и «Хедер – еврейская религиозная начальная школа»), а также 23 щитов-стендов с «плоскостными материалами» и предметами из этнографических коллекций, включая и собрание Ан-ского. Пояснительные тексты информировали, что «местечковое население… влачило нищенское и полуголодное существование, задыхаясь под гнетом богачей и царской полиции»[557]. Благодаря этому местечко исключалось из современного контекста и, в соответствии с советскими идеологическими установками, органично встраивалось в контекст «непригодного прошлого»

[558].

Положительную интерпретацию в этом разделе получило только «еврейское народное творчество». В то же время религиозная традиция, с которой оно было неразрывно связано, разоблачалась как способ одурманивания масс. Возникавшее противоречие снималось утверждением: «В произведениях народного творчества трудящиеся выражали свой гнев и протест против векового угнетения, свои радости и страдания, чаяния и надежды, свободомыслие, оптимизм и веру в светлое лучшее будущее»[559]

. Кроме того, народное творчество трактовалось как неисчерпаемый источник для развития советской еврейской культуры.

Всю грандиозность преобразований в еврейском сообществе, произошедших после Октябрьской революции, посетители выставки должны были в полной мере ощутить в основном разделе, центральной частью которого стал экспозиционный комплекс «Еврейская автономная область». Для этого использовались приемы монументальной пропаганды – прежде всего речь идет о двух настенных панно, выполненных Георгием Трауготом по натурным эскизам в технике фресковой живописи. По мнению директора ГМЭ Милыптейна, это была «первая фундаментальная живопись в музее, проделанная с большим вкусом, художественным чутьем»[560].

На фресках присутствовали поля пшеницы, комбайны, грузовики с отмолоченным хлебом, индустриальные предприятия, добыча мрамора, вокзал с прибывающим поездом, пароход на Амуре, самолет в небе[561]. Таким образом, ЕАО была представлена в духе пропагандистских клише 1930-х годов, героизировавших строительство «еврейской республики» на Дальнем Востоке СССР[562].