Советская гениза. Новые архивные разыскания по истории евреев в СССР. Том 1

С другой стороны, чрезмерное акцентирование роли евреев в развитии Биробиджанского района давало повод к обвинениям в «буржуазном национализме и еврейском шовинизме». Поэтому немало рисунков и фотографий на выставочном щите, посвященном истории ЕАО, представляли амурских казаков: их быт, историю, участие в Гражданской войне на стороне большевиков[575].

В итоге показ «интернационального единения трудящихся разных наций», о котором так много говорилось в подготовительных документах выставки, фактически свелся лишь к одной обстановочной сцене «Дружба народов», оформленной художником Давидом Загоскиным. О ней в статье Пульнера и Шахновича сказано так:

Сталинская дружба народов отображена в экспозиции в сцене «Дружба народов». Сцена воспроизведена по материалам национального еврейского Новозлатопольского района (Днепропетровская обл.) и казачьего Цымлянского района (Ростовская обл.), заключивших между собою договор о социалистическом соревновании на лучшие сельскохозяйственные показатели. В сцене показан один из моментов проверки социалистического договора, закончившийся общим праздником евреев и казаков в казачьей станице Цымле – джигитовкой. Сцена построена по документальным данным, литературным описаниям и подлинным фотографиям [576]

.

Устроители выставки едва ли могли обойти вниманием этот «праздник евреев и казаков». Встреча в Цимле представляла собой идеально спланированную пропагандистскую акцию, поскольку за неделю до нее, 20 апреля 1936 года, ЦИК СССР выпустил постановление «О снятии с казачества ограничений по службе в РККА». Тем самым с казаков было снято подозрение в скрытой нелояльности советской власти из-за массовой поддержки ими белого движения в годы Гражданской войны, и они становились вполне легитимными членами «братской семьи советских народов». К тому же сам факт еврейско-казацкого соцсоревнования, учитывая исторический антагонизм между двумя группами, несомненно, имел важное политико-воспитательное значение, а потому активно популяризировался в советской печати[577].

Как уже говорилось, ко второй половине 1930-х Пульнер отошел от идеи, что «нельзя экспонировать все еврейские этнические группы, проживающие в СССР, совместно». Напротив, чтобы показать этнокультурное многообразие еврейства, он включил в экспозицию манекены «пожилой грузинской еврейки» и «молодой грузинской еврейки с бубном в национальном костюме», а также щиты «Грузинские евреи», «Горские евреи» и «Среднеазиатские евреи», на которых преимущественно располагались фотопортреты «новых советских евреев», например мастера хлопководства Гидеева и стахановца кожевенного завода Катанова, а также снимки со сценами радостного труда в еврейских колхозах Грузии, Дагестана, Азербайджана и Узбекистана[578]. Эти материалы не только частично восполняли недостаток в основном разделе выставки «этнографического колорита», но и выглядели как аккуратное и аргументированное возражение некоторым ученым, таким как Артур Зифельдт-Симумяги, утверждавшим, что «из всех „еврейских" групп только евреи европейские… имеют свой особый язык идиш и свою национальную культуру», и предлагавшим отказаться от «клерикально-сионистской традиции» выделения «в особую мнимо-расовую вероисповедную группу „горских евреев"»[579]

.

Для оценки того, как «инструктивное пространство» выставки воспринималось тогда специалистами, следует обратиться к протоколам совещаний комиссии по приемке экспозиции «Евреи в царской России и в СССР», а также к официальным отзывам представителей музеев, институтов и творческих союзов. Судя по этим документам, в целом научное сообщество Ленинграда оценило экспозицию положительно, высказав некоторые критические замечания главным образом по поводу вводного раздела и достаточно неконкретно прореагировав на основной. В частности, академик Василий Струве, директор Института этнографии АН СССР, считал, что на выставке «недостаточно ярко показана эксплуатация евреев в прошлом», а историк Юлий Гессен – что надо показывать «прошлое евреев шире, чем это сделано»[580]. Очевидно, обсуждать репрезентации ЕАО и вообще современности ученым мешала элементарная самоцензура.