Советские ветераны Второй мировой войны. Народное движение в авторитарном государстве, 1941-1991

За пределами образовательной системы социальная мобильность оказывалась столь же проблематичной. История одного из пострадавших от усиливавшегося давления на бывших военнопленных была изложена его матерью в письменной жалобе, хранящейся в прокуратуре РСФСР. Василий Д. родился в 1927 году в селе Скорняково Воронежской области. В 1933 году семья, в которой было девять братьев и сестер, переехала в Ростов-на-Дону, где глава семейства еще с 1905 года сезонно трудился на стройках. По словам матери, «несмотря на все трудности», Василий проявлял интерес к учебе и в 1940 году окончил школу-«десятилетку». Во время войны он попал в плен, но был отпущен немцами домой в Ростов, откуда его забрали на принудительные работы в Германию. В 1945 году Василия репатриировали, и он вместе с женой отправился на Донбасс, в ее родную Макеевку. Молодой человек нашел работу на заводе и выучился на электросварщика. Стремясь облегчить тяготы послевоенного быта, в 1948 году супружеская пара оставила Макеевку и перебралась в Ростов. Здесь Василий устроился сварщиком на завод «Ростсельмаш». Как только жизнь понемногу стала налаживаться, он, стремясь сделаться «специалистом», поступил в техникум, где готовили инженеров металлообработки. Желание распрощаться с рабочим классом нетрудно понять: Василий в тот момент жил в сырой землянке вместе с матерью, а из имущества имел лишь костюм и кровать, которую делил с женой и ребенком. Единственным предметом роскоши, находившимся в его распоряжении, были часы, предположительно привезенные из Германии. Тяга к знаниям принесла плоды: молодой человек стал образцовым студентом и добросовестным работником. Но 29 сентября 1950 года, неожиданно для матери, Василия арестовали прямо в здании техникума. Он был осужден по статье 58 Уголовного кодекса РСФСР (пункт 10, «антисоветская агитация») – по-видимому, на основании пары доносов. О дальнейшей судьбе этого человека ничего неизвестно[589]

.

Любой бывший военнопленный мог стать потенциальной мишенью для дискриминации и репрессий. Чем престижнее была работа и чем значительнее был должностной статус, тем выше оказывалась вероятность того, что человек попадет в жернова госбезопасности. Особой уязвимостью отличались административные позиции среднего звена, а также места в академических и образовательных учреждениях. Впрочем, служащими средней руки эта практика ни в коем случае не ограничивалась. Павел Оберин, обращавшийся в органы власти из краснодарской глубинки, жаловался на то, что администрация местного колхоза отказалась принять его на работу, поскольку он бывший военнопленный. Двум другим людям, несущим ту же метку, было отказано даже в самом членстве в колхозе[590]

. В 1952 году инвалид войны В. Щипицын из Молотова (ныне Пермь), пытаясь вернуть себе место на фабрике, где он в качестве инвалида войны работал с 1946-го по 1950 год, вынужден был просить заступничества у Николая Шверника[591]

.

Советское руководство никогда официально не объявляло об изменении своей политики в отношении бывших военнопленных, но примерно с 1947 года прекратило применять принятые ранее законы, касавшиеся прав этих людей, а также других репатриантов. И хотя наихудшим образом это отразилось не на всех, многие «меченые», по словам историка, ощутили очень большие неудобства[592]

. То, что жизнь бывших военнопленных превращалась в сущий ад из-за негласной институциональной практики, а не в силу открыто провозглашенной политической линии, вряд ли было для них большим утешением. Один из таких пострадавших горько сетовал: «Очень больно и морально слишком тяжело сознавать, что после всего этого мне не доверяют и считают почти чужим, почти не советским человеком. <…> Будучи снова в гражданских условиях, я на каждом шагу встречаю всевозможные подозрения, недоверие, а иногда и травлю и со стороны именно тех людей, которые иногда не имеют даже элементарных представлений о фронте»[593].