Сожжение

После решения суда я снова в тюрьме, только стены здесь крепче, чем были раньше. Американди смотрит, как я возвращаюсь на свою подстилку. Смотрит, как я снимаю синее сари, сари моей матери – воспоминания, как я его ей дарила, уже существуют отдельно от него. Она смотрит, как я ложусь, а в моих мыслях такая буря, что совсем не остается света в глазах. Американди с открытым ртом жует попкорн, сплевывая нелопнувшие зерна в угол, откуда я их потом вымету.

Тут появляется тощая молодая женщина и начинает делать Американди массаж ног, ласкает мягкими руками вонючие подошвы и называет Американди тетушкой. Я эту женщину раньше не видела. Она новенькая. Я смотрю со своей подстилки, солома впечатывается мне в ладони и колени. Мозг вопит и сам себя успокаивает, вопит и успокаивает.

Американди ложится на матрас, пристраивает голову к стене. Вопросов не задает. Она и так знает, или же ей все равно.

Она закрывает глаза и говорит: «Ага, хорошо», – и новенькая раскачивается всем телом, делая свою работу.

* * *

– Пойдешь со мной, – говорит как-то после завтрака мадам Ума. Она подготовилась: с ней охранник, и он хватает меня за локоть.

– Куда мы идем? – спрашиваю я, выворачиваясь. Охранник отпускает меня. – Прекратите! Мне нужно с Гобиндом поговорить про апелляцию!

– Ты пойдешь или он тебя потащит, – заявляет мадам Ума в ответ.

Вернувшись в камеру, я беру свою подстилку для сна и второй шальвар камиз, сую ноги в резиновые шлепанцы и осматриваюсь – что тут еще моего. Ничего моего тут нет.

Мадам Ума стягивает у меня с шеи дупатту. Я за нее хватаюсь, а мадам Ума щелкает языком:

– Теперь-то чего стесняться?

Мы идем по коридору втроем, и несколько женщин поднимают глаза у себя за решеткой. Коридор такой темный, что в нем можно различить лишь движения, контуры, запахи, чью-то отрыжку. Наверное, чуя мой страх, мадам Ума находит в своем сердце желание объяснить:

– Там, куда ты идешь, дупатта не разрешается. Нельзя. Вдруг ты решишь повеситься и что тогда? Случалось уже такое. – После паузы она добавляет: – Туда никто к тебе не придет, так что нет смысла думать, как ты выглядишь.

Мадам Ума отпирает дверь в дальнем конце коридора. Там лестница, которую я раньше не видела. День сухой и солнечный, но на верхней ступеньке – лужа воды.

– Спускайся, – говорит мадам Ума.

Я не двигаюсь, и она повторяет настойчивее:

– Иди! Да не бойся, мы там тигров не держим.

Я спускаюсь, хлопая шлепанцами по ступеням. Стена на ощупь холодная и сырая. Этажом ниже еще один коридор – как тень того, что сверху. Вид у него такой, будто тут много месяцев не ступала нога человека. Под потолком порхает летучая мышь, в панике хлопая крыльями. Не знает, как отсюда выбраться.

Мадам Ума смотрит вверх, но не успевает проследить за крылатой тварью.

– Вот в этом-то и проблема, – говорит она сопровождающему нас охраннику. – Видите? Я им говорила, чтобы оставили ее наверху, а то мне вверх-вниз ходить, вверх-вниз. Каково моим коленям, в таком-то возрасте?

Охранник выдает сухой смешок. Я понимаю, что смеется он не над ее коленями, а над чем-то другим.

Мадам Ума отпирает зарешеченную камеру. Охранник, который все это время нависал над моим плечом, делает шаг назад.

Вот она – специальная камера для тех, кто скоро будет мертвым. Помещение под землей – для тех, кто будет землей.

* * *

Но меня не могут убить прежде, чем убьют.

Поскольку мой приговор был утвержден судом наивысшей инстанции, мне остается лишь прошение о помиловании. Но для этого тоже нужна помощь Гобинда. У меня нет времени самой изучать тома законов.

Хотя иногда у меня такое чувство, что время – это все, что у меня есть.

Здесь прохладно, солнце никогда не заглядывает сюда даже в самые жаркие дни. Я съеживаюсь на подстилке, руки голые и холодные, как ощипанный цыпленок. В углу за низкой стенкой – туалет, дыра в земле, откуда лезут черные тараканы, шевеля усами. Первый раз я, как такого увидела, прибила его тапкой.

А теперь я отщелкиваю их прочь пальцами. Это как игра в карром. Смешно, когда фишка, сброшенная в сток, вылезает для участия в следующем раунде.

Ночь начинается рано, и у нее нет конца. Когда я точно понимаю, что солнце больше не покажет своего лица, я ложусь на подстилку и заставляю себя мечтать о туннеле, прокопанном моими собственным ногтями, и что этот туннель меня выпустит на свободу в какой-нибудь деревне далеко-далеко отсюда.

· Физрук ·

Через две-три недели в магазине электроники молодой продавец с бейджем на шнурке вокруг шеи ставит на пол большую коробку. Физрук и его жена глядят на нее выжидательно. Вокруг на стенах телевизоры показывают футбол. В соседней секции покупатели задумчиво стоят перед рядами холодильников. Жена Физрука заворожена холодильниками с двумя дверцами, холодильниками, которые умеют делать и хранить кубики льда, холодильниками с датчиками, которые сообщают, если дверца осталась открытой.

– Технология, – говорит ей Физрук, – неустанно развивается.