Сожженные революцией

Дыбенко. Граждане, я обращаюсь к истинным представителям пролетариата, которые сами до предложения гражданина Чернова, который предложил почтить память всех тех, которые пали в промежуток революции, – мы, товарищи, все матросы Балтийского флота, которые первые подняли знамя восстания, пролетарской революции, которые погибали на баррикадах, которые погибали в волнах Балтийского моря и призывали к восстанию весь пролетариат, в тот момент, когда из одного лагеря с Черновым и подобным им г. Керенским присылали нам проклятия, мы посылаем тем проклятия и заявляем, что тому учреждению, которое ставит нас, матросов, вместе с корниловцами, вместе с Керенским, с Савинковым, Филоненко, мы посылаем проклятия и заявляем, мы признаём только советскую власть; за советскую власть наши штыки, наше оружие, а всё остальное – мы против них, долой их!

Рукоплескания слева.

Голос слева. Да здравствует Балтийский флот!

Председатель. Покорнейше просил бы говорить всё-таки к порядку дня и не нарушать течения собрания заявлениями, не относящимися к тому, что мы сейчас обсуждаем»[189]

.

Образец ораторского стиля и логики народного комиссара Дыбенко. Бессвязные выкрики, наполненные проклятиями и враньём. (Кто погибал на баррикадах? На каких баррикадах? Кто делал это в волнах Балтийского моря? Уж, во всяком случае, не Дыбенко.) Под крышей, за столом, в зале – это не годится и только «нарушает течение собрания». Но на улице, на митинге, перед вооружённой массой нелепые слова обретают страшную действенную силу.

А тем временем армия стремительно таяла, превращаясь в нечто жуткое и неуправляемое. Бывший генерал-майор (чины упразднены советской властью) Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич, брат секретаря Совнаркома Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича, назначенный по причине такого родства начальником штаба рушившейся армии, доносил Ленину 4 января из Могилёва: «Многие участки фронта совершенно оставлены частями и никем не охраняются… Части не желают выдвигаться вперёд… Корпусные и дивизионные склады не охраняются. Имущество гибнет… У громадного большинства солдат одно желание – уйти в тыл… Артиллерия к передвижению не способна. Всюду падёж лошадей… [Колючая] проволока снимается для облегчения братания и торговли… Массовое дезертирство, недовольство, эксцессы…» 8 января: «Общее состояние войск таково, что ни на какое сопротивление в случае наступления противника рассчитывать нельзя»[190]. Вопли генерала удачно дополняются дневниковой записью племянника Коллонтай, четырнадцатилетнего Жени Мравинского, 16 января: «Ужас что творится!.. Солдаты на фронте продают австрийцам за 200 рублей орудия и за бутылку рома пулемёт!»

[191]

(В том же дневнике Женя Мравинский запишет 22 января: «Утром стало известно, что грабили церковь?! На Сенной убили батюшку»[192]. Это уже были дела, близко лежащие к сфере действий его родной тётки. Впрочем, она сама, в отличие от дыбенковских «братков», в убийствах участия не принимала.)

Через полтора месяца Бонч-Бруевича отозвали из разваливающейся Ставки. О поездке из Могилёва в Петроград он вспоминал впоследствии: «До сих пор для меня остаётся загадкой, как мы, несколько генералов и офицеров, оставшихся от ликвидированной Ставки, проскочили в столицу! Наш поезд шёл через Оршу, Витебск, Новосокольники, пересекая с юга на север весь тыл действующей армии, по которому лавиной катились бросившие фронт и пробиравшиеся домой солдаты. Сметая на своём пути всё, что могло ей мешать, лавина эта, наперерез нам, двигалась по путям, ведущим с фронта во внутренние губернии России»[193]

.

При таковых обстоятельствах возобновлённые было мирные переговоры оборвались. На немецкий ультиматум Троцкий ответил: «Мир не подписываем, войну не ведём, армию демобилизуем». 18 февраля германские войска двинулись вперёд. Сопротивления не было.

Немцы заняли Псков. В Петрограде создан Комитет обороны. Появились сведения о движении немцев на Ревель и Нарву, о появлении их передовых частей чуть ли не под Гатчиной. 22 февраля в газетах напечатано отчаянное воззвание Совнаркома «Социалистическое отечество в опасности». В тот же день Ленин, поручая Бонч-Бруевичу разработать план обороны, сказал: «Войск у нас нет. Никаких». Оставалось одно: быстро сколачивать вооружённые отряды из рабочих и по мере формирования посылать их на наиболее угрожаемое направление – под Нарву. Из них в два дня был сляпан Северный фронт; командовать им отправили бывшего генерал-лейтенанта Дмитрия Павловича Парского.

Дыбенко мчится в Гельсингфорс – собирать «братишек» на войну. На главной базе разваливающегося флота уже вовсю хозяйничали анархисты, взявшие под контроль и Центробалт. Из анархической и жутковатой матросской массы Дыбенко собрал отряд в полторы тысячи человек. С ним прибыл на так называемый фронт.

Из мемуаров М. Д. Бонч-Бруевича: