Сожженные революцией

«Отряд Дыбенко был переполнен подозрительными “братишками” и не внушал мне доверия; достаточно было глянуть на эту матросскую вольницу с нашитыми на широченные клёши перламутровыми пуговичками, с разухабистыми манерами, чтобы понять, что они драться с регулярными немецкими частями не смогут. И уж никак нельзя было предположить, что такая “братва” будет выполнять приказы “царского генерала” Парского»[194].

Генералы пытались избавиться от отряда Дыбенко; не тут-то было: наркомвоенмор добился отправки на передовую, да ещё и полной независимости от командующего фронтом. По пути, где-то западнее станции Ямбург (ныне Кингисепп), обнаружили на путях несколько цистерн спирта. Тут вспомнили: у «братишки»-командира, у Павлушки, завтра день рождения. Грех не отметить. Цистерны как раз хватило на отряд. Поутру с нестройным пением зашагали вперёд и наткнулись на арьергард немцев, отступавших к Нарве. Пошли в атаку вдоль железнодорожного полотна, по глубокому снегу, крича и беспорядочно стреляя. Тут издали ударила немецкая пушка. Два или три снаряда легли поблизости от нестройной цепи. Похмельные матросы остановились. Грохнуло ещё раз. Матросы беспорядочно побежали назад.

Немцы, стараясь ничему не удивляться, двинулись в наступление, подошли к Ямбургу. Разрозненные остатки отряда Дыбенко бежали до самой Гатчины.

Из донесений начальника Нарвского оборонительного района бывшего генерала Парского бывшему генералу Бонч-Бруевичу.

3 марта 1918 года, 23 часа 50 минут: «…Сведения из Нарвы крайне противоречивые, в общем составляется приблизительная картина, что около 16 часов в нескольких верстах впереди Нарвы шёл бой, в котором почти исключительно принимали участие красногвардейцы и матросы, теперь город, по-видимому, очищен. Наши войсковые эшелоны преимущественно 49 корпуса беспорядочно идут один за другим в Гатчине. Артиллерия нескольких корпусов 12 армии отходит по шоссе. Попытки задержать не удаются. Никакой вооружённой силы при себе не имею».

4 марта 1918 года, 22 часа: «Неприятель своими передовыми частями, по-видимому, не продвигался дальше дер[евни] Комаровки, между Нарвой и Ямбургом. Нарва занята крайне слабыми силами. Железнодорожный мост у Ямбурга взорван. Все матросские эшелоны отправились с комиссаром Дыбенко [к] Гатчине. Оборонять позицию у Ямбурга были несклонны»[195]

.

Несклонны! Хорошее слово подобрал бывший генерал!

Пока Парский отчаянно пытался заткнуть образовавшуюся во фронте дыру, Ленин уже отправил телеграмму в Берлин о согласии на продиктованные Германией условия. 3 марта, в день подписания невозможного и унизительного Брестского мирного договора, Дыбенко телеграфировал в Смольный из Волосова, куда откатились остатки Красной армии и где находился штаб фронта: «Сдал командование его превосходительству генералу Парскому». Что означало это старорежимное, отменённое советской властью титулование – издёвку или оговорку с перепугу, – так и осталось невыясненным.

VIII

Рикошет

Товарищ Коллонтай не хотела крови. Но кровь всё равно лилась – бессмысленно и беспощадно – там, где появлялись дыбенковские «братки». А они по воле неуёмного Павлуши всюду следовали теперь за Александрой Михайловной, как виева свита за Панночкой.

Она хотела добра людям, но Божие милосердие было замещено в её душе и в её уме заживо гниющими социальными теориями.

Ещё не состоялся позорный матросский забег по ямбургскому снегу, когда фамилия Коллонтай зазвучала колокольным звоном по всему Петрограду. Небывалое зло началось с благой вести: народный комиссариат госпризрения озаботился участью увечных воинов и подыскивает места для их поселения и содержания за государственный счёт. Вскоре выяснилось, что наилучшим образом, по мнению комиссара Коллонтай, для этого приспособлены монастыри: там и жильё добротно, и сад есть для прогулок, и трапезная, и кухня, и дрова заготовлены, и продовольствие припасено. Но монахи… А что монахи? Классовые враги.

Начинать с главного: с Александро-Невской лавры.

Приказ о занятии лавры под нужды Народного комиссариата государственного призрения был подписан 13 января ночью. Через шесть дней, утром 19-го, направились к лавре те самые автомобили – огненные колесницы – с матросами, которые промелькнули перед нами при вступлении в Круг седьмой. Лавру решено было брать силой.

Кто решил? В поздних своих и неправдивых воспоминаниях Александра Михайловна приписывает штурмовую инициативу неким безымянным «горячим головам из госпризрения». Они якобы «позвонили в наркомат по морским делам, к тов. Дыбенко. <…> Отправились наши к лавре. Отряд отборных, широкоплечих здоровяков матросов с музыкой впереди». И дальше: «Кто начал перестрелку, так и не удалось установить»[196].