Сожженные революцией

Началась мировая война, но и она не помогла Савинкову вернуть утраченную «долю смелости и свободы». Были попытки вступить добровольцем во французскую армию. Но во Франции на него, бывшего бомбиста, заклятого врага союзной Российской империи, смотрели с подозрением. Да он не особенно упорствовал в своём желании пойти на фронт. Так, больше для поддержания репутации. Самое большее, чего смог добиться, – стать военным корреспондентом. Не как экс-бомбист Савинков, а как В. Ропшин стал печататься в либеральных русских газетах «Речь», «День», «Биржевые ведомости». О своих собственных статьях в письме к Максу Волошину (сентябрь 1915 года) отзывался так: «…Дрянь коричневая. Я – раб. Пишу для денег». И тремя месяцами позже: «Я влачусь. Пишу мразь. Чувствую себя на дне колодца, где мокрицы и жабы. Пью»[123].

Жалкое существование для бывшего демиурга.

И вот в Петрограде совершилась революция.

Над всеми русскими политическими эмигрантами засияло новое небо. Все они устремились в Россию.

Савинков – далеко не в числе первых.

Что задерживало его в постылой Франции – сказать трудно. Возможно, семейство (подрастал его и Евгении сын Лев); возможно, денежные дела. Во всяком случае, он выехал на родину уже тогда, когда его бывшие политические соратники и конкуренты вовсю кувыркались в петроградском революционном водовороте. Через Норвегию и Швецию добрался до Гельсингфорса и 9 апреля 1917 года, на сороковой день после гибели российского самодержавия, вышел из поезда на Финляндском вокзале Петрограда. Шесть дней назад здесь, на площади перед вокзалом, многотысячная толпа солдат, рабочих, обывателей, интеллигентов встречала Ленина и его спутников, вернувшихся из Швейцарии. Савинкова тоже чествовали, но как-то устало, дежурно. Видно, петроградцам уже наскучили шумные триумфы возвращающихся изгнанников. В душах кипели иные страсти, умы будоражили иные вопросы. Воевать ли до победы или – штык в землю, немедленный мир? Поддерживать ли Временное правительство – или вся власть Советам?

И кругом творится неслыханное: министры становятся арестантами, арестанты – министрами.

Не успел Савинков осмотреться в новом мире митинговых фантасмагорий, как разразился политический кризис. Заявление министра иностранных дел Временного правительства Милюкова о «всенародном стремлении довести мировую войну до решительной победы» вызвало бурю в Петрограде – в Советах, на рабочих окраинах, в казармах. Волна красных знамён и транспарантов смела Милюкова и вместе с ним первый состав Временного правительства с политического горизонта. В новом списке министров на второй строчке – во главе военного и морского ведомства – оказался социалист Александр Фёдорович Керенский. Бывший адвокат, никогда, наверно, не державший в руках боевого оружия, стал вождём многомиллионных вооружённых сил воюющей державы. Новому «министру из табакерки» нужны были в войсках свои люди – такие же как он, нумера, выброшенные революционной рулеткой. Как тут не обратить внимание на отставного «генерала от террора»! В начале мая Савинков получает назначение: комиссаром Временного правительства в 7-й армии. Спецпоезд уносит его из Петрограда на Волынь.

Засим следуют полтора месяца бурной деятельности в штабах и солдатских комитетах, больше похожей на подготовку общеармейского заговора, чем на подготовку революционных масс к победоносному наступлению. С командующими – генерал-лейтенантом Бельковичем и сменившим его генерал-лейтенантом Селивачёвым – конфликт за конфликтом. 28 июня – новый скачок наверх: Керенский назначает Савинкова комиссаром Юго-Западного фронта. Главнокомандующий армиями фронта – легендарный Лавр Корнилов. Самый неуживчивый генерал русской армии лоб в лоб столкнулся с самым беспокойным комиссаром самого неустойчивого в русской истории правительства.

Армия превращалась в нечто странное, невиданное и неслыханное – к восторгу одних, к ужасу других. В воздухе свободы, как в крепкой кислоте, растворялись вековечные скрепы воинской дисциплины и чинопочитания; митинги заменили устав, советы и комитеты подмяли под себя штабы. Грозные генералы становились жалкими и трепещущими слугами революции; солдатская масса серой тенью нависала над растерянным офицерством. Чего хотела эта масса? Она была ещё безъязыкой и пока что слушала восклицания партийно-митинговых говорунов о войне до победы, о защите завоеваний революции. Она даже отвечала сдержанно-одобрительным гулом… А в глубине, внутри вынашивала мечту о земле и мире и об уничтожении всех, кто этому мешает: генералов, офицеров, помещиков, министров, митинговых ораторов…