Сожженные революцией

Из поэтических произведений этого времени наиболее значительное – поэма «Соловьиный сад», проникновенный рассказ об обретённом и отвергнутом счастье. Конечно, в нём отразилась история любви и разрыва с Андреевой. Герой поэмы, бедный рабочий, добывающий у берега моря строительный камень, попадает в соловьиный сад, мир своей мечты, встречает там любовь и блаженство. Но гул прилива стучит в его сердце, и крик осла, товарища его трудов, звучит для него призывнее соловьиного пения. Он уходит, но уходит в никуда: его хижина разрушена, работу делает другой рабочий, «понукая чужого осла». Это, конечно, притча. Труд и лишения оживлены мечтой о счастье, но счастье уничтожает самую основу жизни. Испытавшему счастье нет места в этом мире.

Не значит ли это, что истинное блаженство иное и путь к нему иной? Летом 1916 года в жизни Блока неожиданно зазвучала совершенно новая тема. Он читает «Добротолюбие», собрание святоотеческих творений, посвящённых теме аскетического преодоления греховности и несовершенства, обретения Божественного света в самом себе. В записной книжке отмечает: «Может быть, “Добротолюбие” и есть великая находка». Об этом же пишет в письме матери. Но времени углубиться в озарительное чтение уже не оставалось. В июле 1916 года война добралась до ратников 1880 года рождения. Блок был мобилизован и направлен на Западный фронт, в 13-ю инженерно-строительную дружину табельщиком. 26 июля отбыл к месту службы, в местечко Парохонск, между Лунинцом и Пинском.

У позиционной войны три составляющих: кровь, грязь и скука. Семь месяцев Блок служил в своей дружине. Служил честно, но скучал отчаянно. Западный фронт погряз в окопном сидении, во вшах, слякоти и снегу, в нудной повседневной работе и мелких бытовых дрязгах, которые неизбежны между насильственно соединёнными на долгое, неопределённое время людьми.

Эту войну Блок возненавидел. Нужен мир. Любой ценой.

В начале марта до Парохонска докатились сногсшибательные вести. В Петрограде – беспорядки, восстание, образован какой-то Комитет Думы; царь отрёкся от престола. Это – революция. То, чего так долго ждали, вожделели и страшились, – вот оно. Вскоре Блок получил отпуск и 19 марта прибыл в Петроград. Там – всеобщее людское кипение, толпы праздношатающихся солдат и рабочих, стихийные митинги, грязь и сор на мостовых. И отовсюду веет воздухом великих надежд.

Из писем Блока матери.

19 марта 1917 года: «Произошло то, чего никто ещё оценить не может, ибо таких масштабов история ещё не знала. Не произойти не могло, случиться могло только в России. <…> Для меня мыслима и приемлема будущая Россия как великая демократия… Все мои пока немногочисленные дорожные впечатления от нового строя – самые лучшие, думаю, что все мы скоро привыкнем к тому, что чуть-чуть “шокирует”».

23 марта: «Бродил по улицам, смотрел на единственное в мире и в истории зрелище, на весёлых и подобревших людей, кишащих на нечищеных улицах без надзора. Необычайное сознание того, что всё можно, грозное, захватывающее дух и страшно весёлое. Может случиться очень многое, минута для страны, для государства, для всяких “собственностей” – опасная, но всё побеждается тем сознанием, что произошло чудо и, следовательно, будут ещё чудеса…

Ничего не страшно, боятся здесь только кухарки. Казалось бы, можно всего бояться, но ничего страшного нет, необыкновенно величественна вольность, военные автомобили с красными флагами, солдатские шинели с красными бантами, Зимний дворец с красным флагом на крыше. Выгорели дотла Литовский замок и Окружной суд, бросается в глаза вся красота их фасадов, вылизанных огнём, вся мерзость, безобразившая их внутри, выгорела. Ходишь по городу, как во сне»[112].

Чтобы несколько подправить картину, которую Блок нарисовал в розоватых тонах, добавим несколько штрихов о том, что могло бы «чуть-чуть шокировать», – со слов разных неведомых друг другу современников.

Из воспоминаний К. Попова, штабс-капитана Сводного полка кавказской гренадерской дивизии:

«Всё перевернулось сразу вверх дном. Грозное начальство обратилось в робкое, растерянное, вчерашние монархисты – в правоверных социалистов, люди, боявшиеся сказать лишнее слово из боязни плохо связать его с предыдущими, почувствовали в себе дар красноречия, и началось углубление и расширение революции по всем направлениям»[113].

Из воспоминаний Эраста Николаевича Гиацинтова, штабс-капитана артиллерии: