Сожженные революцией

Керенский умчался собирать войска для борьбы с большевиками, ничего не собрал, застрял в Гатчине. После корниловской истории никто не хотел с ним связываться. 27–28 октября несколько сотен казаков под командованием генерала Краснова повели было наступление от Гатчины на Петроград и заняли Царское Село. Туда на автомобиле примчался и Савинков. Несколько дней длилось его довольно-таки бессмысленное присутствие в Царском и Гатчине, между бессильным Красновым и безумным Керенским. 30 октября после небольшого боя у Пулкова казаки отступили, а затем быстренько договорились с большевистскими комиссарами о перемирии. Краснов со штабом сдался в плен, Керенский успел бежать (куда? на Дон, в Финляндию, во Францию? неважно: последующие пятьдесят три года его жизни – полная человеческая и политическая бессмыслица). Савинков, не дожидаясь развязки гатчинской трагикомедии, уехал в Псков, а оттуда на Дон.

Зачем? Сам ещё не знал.

В ноябре 1917 года Дон вдруг стал землёй обетованной для всех, кто ненавидел большевиков, не принимал их трупно-смердящую власть. Почему-то казалось, что область Войска Донского, возглавляемая хмурым генералом Калединым, станет скалой спасения для утопающей России.

V

Слушайте революцию!

Я лёг, но во всю ночь всё плакал и вздыхалИ ни на миг очей тяжёлых не смыкал.Поутру я один сидел, оставя ложе.Они пришли ко мне; на их вопрос я то же,Что прежде, говорил. Тут ближние мои,Не доверяя мне, за должное почли

Прибегнуть к строгости…А. С. Пушкин

Бои между сторонниками и противниками Советов под Царским Селом и в Москве стали прологом Гражданской войны. В ноябре заключено перемирие на Германском фронте; главнокомандующий генерал Духонин брошен на солдатские штыки. Повсюду – самосуды солдат над офицерами и генералами. Тут же – и декреты об отмене собственности, и выборы в Учредительное собрание, и независимость Финляндии, и самостийность Украины, и война на Дону, и нарастающий хаос, и надвигающийся голод…

В ноябре разграблена и разорена усадьба в Шахматове. Тридцать семь лет, вся прежняя жизнь Блока, её наслаждения и труды, откровения и тайны – всё сожрано огнём, улетело в революционную бездну.

Блок воспринял это известие на удивление спокойно.

Он принял Октябрьскую революцию в первую очередь потому, что она провозгласила конец войне. И потому, что она несла гибель старому обывательскому миру, который он ненавидел.

В его квартире на углу Офицерской улицы и набережной Пряжки слышна стрельба. Толпа – солдаты, матросы, уголовная шпана, вооружённые и безоружные – громят спиртовые склады на Матисовом острове. Для пресечения грабежа прибывают отряды солдат и матросов, присланные Петросоветом. Погромщики разогнаны после жестокой перестрелки; есть убитые и раненые.

5 января нового, 1918 года под аккомпанемент солдатской брани и уличной стрельбы в Таврическом дворце открылось Учредительное собрание. Утром 6 января оно было разогнано. В тот же день два его радетеля – депутат Кокошкин и не прошедший по выборам Шингарёв – убиты солдатами и матросами в Мариинской больнице. В Петрограде – метели, сугробы, стрельба и страх.

8 января Блок снова – впервые после полуторалетнего перерыва – пишет стихи. Нечто новое и совершенно необычное. В записной книжке появляется запись: «Весь день – “Двенадцать”».

9 января Блок завершает начатую в декабре статью «Интеллигенция и революция».

Из статьи Блока «Интеллигенция и революция»:

«России суждено пережить муки, унижения, разделения; но она выйдет из этих унижений новой и – по-новому – великой».

«Стыдно сейчас надмеваться, ухмыляться, плакать, ломать руки, ахать над Россией, над которой пролетает революционный циклон. Значит, рубили тот сук, на котором сидели? Жалкое положение: со всем сладострастьем ехидства подкладывали в кучу отсыревших под снегами и дождями коряг – сухие полешки, стружки, щепочки; а когда пламя вдруг вспыхнуло и взвилось до неба (как знамя), – бегать кругом и кричать: “Ах, ах, сгорим!”».

«Всем телом, всем сердцем, всем сознанием – слушайте Революцию»[129].

19 января эта статья появляется в газете левых эсеров «Знамя труда». В тот же день красногвардейцы и матросы в первый раз и пока ещё осторожно громят Александро-Невскую лавру. Непримиримая война, которую красные семьдесят три года будут вести против имени Христа, началась.

27 января Блок возвращается к стихам, набросанным 8-го. Два дня бурной, неостановимой работы. 28-го – снова в записной книжке (на сей раз большими буквами): «ДВЕНАДЦАТЬ». 29-го: «Страшный шум, возрастающий во мне и вокруг… Сегодня я – гений»[130]. Закончено произведение, которое станет главным событием в его жизни и творчестве и, возможно, самым значительным фактом русской поэзии XX века.