Сожженные революцией

В июне 1921 года самочувствие Блока заметно ухудшилось. Боли в ноге, отёки, слабость. Помимо нездоровья телесного, с ним стали происходить странные припадки: гнев, ярость до крика, до битья всего, что попадётся под руку; потом – резкий упадок сил, апатия, отчаянье.

В июле он слёг. Врачи лечили его, как могли, но причина болезни ускользала от их понимания. Ясно было одно: стремительно стало сдавать сердце. Друзья и близкие ходатайствовали перед властями о выезде для лечения за границу. Не удалось: сначала не хотел Блок; потом не давали разрешения власти; потом, в начале августа, разрешение было дано… Но он уже не вставал, порой впадал в полубессознательное состояние. Приходя в чувство, пытался работать. Разбирал архив, смотрел корректуру «Последних дней императорской власти».

7 августа, в воскресенье, Блок умер.

Вильгельм Александрович Зоргенфрей, поэт:

«А. А. лежал в уборе покойника с похудевшим изжелта-белым лицом; над губами и вдоль щёк проросли короткие тёмные волосы; глаза глубоко запали; прямой нос заострился горбом; тело, облечённое в тёмный пиджачный костюм, вытянулось и высохло. В смерти утратил он вид величия и принял облик страдания и тлена, общий всякому мертвецу»[137].

Самуил Миронович Алянский, основатель издательства «Алконост»:

«Лицо покойного за болезнь так изменилось, что в гробу его невозможно было узнать»[138]

.

Евгений Замятин, писатель:

«Синий, жаркий день 10-го августа. Синий ладанный дым в тесной комнатке. Чужое, длинное, с колючими усами, с острой бородкой лицо – похожее на лицо Дон Кихота. И легче оттого, что это не Блок, и сегодня зароют – не Блока.

По узенькой, с круглыми поворотами, грязноватой лестнице – выносят гроб – через двор. На улице у ворот – толпа. Всё тех же, кто в апрельскую белую ночь у подъезда Драматического театра ждал выхода Блока – и всё, что осталось от литературы в Петербурге. И только тут видно: как мало осталось.

Полная церковь Смоленского кладбища. Косой луч наверху в куполе, медленно спускающийся всё ниже. Какая-то неизвестная девушка пробирается через толпу – к гробу – целует жёлтую руку – уходит. Всё ниже луч.

И наконец – под солнцем, по узким аллеям – несём то чужое, тяжёлое, что осталось от Блока. И молча – так же, как молчал Блок эти годы – молча Блока глотает земля»[139].

VII

Эпилог Савинкова

Какими бы бурными ни были последние семь лет жизни Савинкова, они представляют собой лишь послесловие к 1917 году. Оглядывая весь земной путь этого беспокойного, страшного и притягательного человека, мы видим, что по-настоящему жил он только в краткие недели и месяцы революций – в 1904, 1905, 1906, 1917 годах, – а всё остальное время лишь влачил существование, отчаянно пытаясь взлететь на поломанных крыльях. Его эпопея после октября семнадцатого – цепь яростных бросков и отчаянных неудач, жертвами коих снова и снова оказываются поверившие в него люди. Последней жертвой станет он сам.

Пытаясь проследить его маршрут в буреломном ландшафте Гражданской войны, мы вновь попадаем в плен мемуаристики, как его собственной, так и иных авторов. События и факты этого смутного времени вообще трудно реконструировать: документация зачастую не велась или велась кое-как, а воспоминания участников пристрастны, политически ангажированы, эмоционально перенасыщены. Многие насочиняли о себе небылиц; многие оболгали других, выгораживая себя. Рассказы Савинкова о событиях 1918 года, содержащиеся в брошюре «Борьба с большевиками», приукрашены уж, во всяком случае, не менее, чем его же «Воспоминания террориста». Правда, мы отчасти можем их откорректировать показаниями Савинкова на суде в 1924 году. В первом случае автор должен был представить себя в наиболее выгодном свете перед белыми, во втором – перед красными.

Итак, после провала под Гатчиной Савинков отправляется на Дон. Там, однако, встречен холодно. В декабре – январе в Ростове и Новочеркасске для борьбы с большевиками создаётся Донской гражданский совет (генералы Корнилов, Алексеев, Каледин, Деникин, Лукомский, Романовский, Богаевский и несколько штатских), формируется Добровольческая армия, ядро которой составляют офицеры и генералы, привыкшие служить под трёхцветным русским знаменем. Для них Савинков – прежде всего бывший комиссар Временного правительства, то есть лицо, ответственное за развал армии; во-вторых – террорист, пусть и бывший, но всё-таки… О Гражданском совете, Добрармии и своих отношениях с их лидерами Савинков расскажет в мемуарах и на суде несколько по-разному.

В «Борьбе с большевиками», 1920 год: