Сожженные революцией

«Добровольческая армия создавалась с величайшим трудом. Не было денег. Не было оружия, шинелей и сапог. <…> И несмотря на все затруднения, ценою бесчисленных жертв, армия эта всё-таки создалась. Большевики не смогли уничтожить её. Она сражается с ними до сих пор и именно благодаря ей мы, русские, имеем право сказать, что никогда и ни при каких обстоятельствах мы не положили оружия перед германо-большевиками»[140].

В показаниях на суде, 1924 год:

«…В такой решительный момент, когда, по моему мнению, нужно было всеми силами бороться с вами, здесь, по крайней мере, в окружении генералов Корнилова, Каледина и Алексеева, люди занимались, главным образом, интригами, выслуживанием, сплетнями, но не делом. Создавалось такое впечатление, что о родине не думает никто, а каждый занят своими маленькими делишками»[141]

.

В «Борьбе с большевиками»:

«В беседах с ними (лидерами Донского гражданского совета. – А. И.-Г.) я старался убедить их, что в “Донской гражданский совет” необходимо включить демократические элементы и что только таким путём можно привлечь на свою сторону казачью массу. После долгих переговоров генералы Алексеев, Каледин и Корнилов согласились со мной, причём наибольшее сочувствие я встретил в генерале Корнилове»[142]

.

В показаниях на суде:

«…Люди, собравшиеся там, лично на меня, например, смотрели как на врага, потому что я всю свою молодость провёл в борьбе с царём. Меня сейчас же окружили контрразведкой, за каждым моим шагом начали следить. Я был окутан паутиной всевозможного обмана и всевозможной лжи. Дело дошло до того, что они начали устраивать на меня покушения»[143].

Где больше правды – в писаниях, адресованных белым, или в ответах красным?

На Дону Савинков оказался не у дел, да и калединско-корниловский остров антибольшевизма стремительно размывался, исчезал под набегающими красными волнами. В феврале 1918 года область Войска Донского оказалась под властью большевиков. Добровольцы отступили с боями на Кубань, а Савинков ещё раньше уехал… Куда? По его словам, в Петроград, дабы по поручению Донского совета привлечь к общему делу корифея русской социал-демократии Георгия Валентиновича Плеханова. Сие сомнительно: Плеханов настороженно относился к Савинкову, боялся Гражданской войны и вряд ли бы стал слушать донского эмиссара с его авантюрными предложениями. Савинкову же этот эпизод придавал веса в эмигрантских кругах (Плеханов – свободолюбец, не признавший власти большевиков); в глазах же советских судей мог стать смягчающим вину обстоятельством: как-никак Ленин называл Плеханова своим учителем. Но встреча не состоялась: тяжелобольной Плеханов уехал умирать не на юг, в Добрармию, а на север, в частный санаторий близ границы с Финляндией.

А Савинков оказался в Москве. Туда же вскоре после Брестского мира бежало из коченеющего Петрограда и Советское правительство.

Здесь начинается новая эпопея под названием «Союз защиты Родины и Свободы».

…Интересную картину можно было наблюдать 5 марта 1918 года в московской гостинице «Националь», что на углу Тверской и Моховой. Впрочем, расшифровать исторический смысл увиденного вряд ли могли гостиничные швейцары и горничные.

Вот с улицы, с лёгкого, подёрнутого солнцем морозца, в просторный вестибюль входит немолодой солидный господин с обвислыми седыми усами и небольшой седенькой же бородкой; по одежде и повадке – иностранец. Сопровождаемый поклонами гостиничной прислуги (коммунистическая манера поведения сюда ещё не проникла), господин восходит по лестнице на третий этаж.

Не успевает закрыться за ним дверь дорогого номера, как внизу образуется суматоха, топот сапог, отрывистые голоса на разные лады. Какие-то люди в пиджаках и в кожанках, с горящими глазами на землистых лицах, двигаясь в разных направлениях, захватывают вестибюль, как плацдарм. Снова отворяются двери с улицы, и входит невысокий сухопарый брюнет в длинном, как будто не по росту пальто. На его семитском лице – чёрная бородёнка; между нею и высоким лбом поблёскивают стёкла пенсне. Прислуга застывает у стенок. Не глядя ни на кого, остролицый брюнет поднимается по тем же ступеням, по которым две минуты назад шёл холёный иностранец. Свита его с лёгким гулом устремляется за ним, втягиваясь в коридор второго этажа.

Вновь в вестибюле тихо и пусто. Швейцар и коридорные, едва успевшие отлипнуть от стен и стереть с лиц испуганно-подобострастные улыбки, не обращают никакого внимания на ещё одного господина, появившегося с улицы. Этот господин – лет сорока, среднего роста, барской внешности, с офицерской гибкостью в моложавом теле; одет в штатское и до странности элегантно – на втором-то году революции! Лицо благородно-правильное, с небольшими усами; глаза карие, лучистые и остро-колючие. При снимании господином шляпы обнаруживается высокий лоб, переходящий в очевидную лысину. Нам этот облик очень хорошо знаком. Савинков.