Спасал ли он жизни? Откровенная история хирурга, карьеру которого перечеркнул один несправедливый приговор

Для меня день был полон волнений и унижений, и я испытал облегчение, снова оказавшись в десятом блоке. Впервые после неприятных событий того дня это невеселое место показалось мне домом. Полдник в пластиковом контейнере был очень холодным. Я спросил, можно ли мне позвонить — хотел рассказать семье о произошедшем и о том, что вернулся в тюрьму без диагноза.

— Все давным-давно должны были разойтись по камерам, и звонки в это время запрещены. Идите в камеру, — сказали мне.

Дом, милый дом…

Ночью я неоднократно просыпался, каждый раз во время мочеиспускания проверяя, нет ли в моче крови. Опасным побочным эффектом введенного мне препарата было кровотечение. Как я и ожидал, ноги стали менее опухшими: какое-то время я лежал и дал им отдохнуть.

Я ущипнул себя, желая убедиться, что все еще жив. Самое опасное в ТГВ — внезапная смерть. Я все еще был жив.

Как обычно, в начале девятого утра надзиратель отпер дверь камеры и даже не заглянул проверить, ведь еще вечером я был в отделении неотложной помощи. «Какую подготовку проходят надзиратели, чтобы не испытывать никакого сострадания? — подумал я. — Я в порядке, большое спасибо, что спросили».

* * *

В субботу в десять утра дверь моей камеры резко распахнулась.

— У вас десять минут на сборы. Вы едете со мной. Я буду ждать в комнате надзирателей.

К тому моменту я был уже достаточно опытным и знал, чего ожидать. ТГВ — это экстренная ситуация, и если подозревается такой диагноз, как в моем случае, его необходимо как можно раньше подтвердить или исключить путем дуплексного сканирования сосудов. Я знал, что сканирования проводятся по субботам, и меня наверняка повезут в радиологическое отделение больницы Западного Саффолка. Помня о требованиях безопасности, я понимал, что мне не скажут, куда везут, и тем более не разрешат позвонить.

Я слышал о случаях, когда заключенные или члены их семьи долгое время не могли сообщить друг другу срочную новость. Один из них рассказал, что узнал о смерти одного из своих родственников лишь через три дня.

Путь в больницу был почти таким же, как накануне вечером. На этот раз меня приковали наручниками к надзирателю, которого я видел во время пребывания в ненавистном 14-м блоке.

Субботним утром воздух был свежее, а движение на дорогах плотнее. Надзиратели обсуждали свои условия труда, низкую зарплату, маленькие пенсии и отсутствие моральных ценностей среди тюремного персонала.

Прошлым вечером надзирательница призналась, что, хотя и не любила свою работу, держалась за нее из-за денег.

Приехав в больницу, надзиратель спросил дорогу в радиологическое отделение. Я снова оказался на всеобщем обозрении: персонал, пациенты и посетители останавливались, чтобы рассмотреть заключенного в наручниках. Из разговора я понял, что обследование было назначено на 11:00, а мы приехали чуть позже.

Сразу после полудня меня пригласили в кабинет, где были врач и медсестра. Мне велели спустить джинсы и сдвинуть трусы вправо, чтобы обнажить пах с левой стороны. Надзиратели не собирались выходить из кабинета.

Завершив сканирование моей левой ноги, врач сказал, что тромба нет и под кожей просто скопилась жидкость. Поскольку левая нога отекла сильнее, я спросил, будет ли проведено сканирование правой. Врач ответил, что его просили проверить только левую ногу.

Я обрадовался, что ТГВ не было в левой ноге, но отек все равно сохранялся. Расспрашивать надзирателей было бессмысленно, поэтому я просто оделся и последовал за ними в регистратуру. Работник регистратуры, не зная, что мне запрещено что-либо сообщать напрямую, громко сказал надзирателям, что нам следует пройти в отделение на первом этаже. Я прекрасно это слышал.

— Сегодня у нас большая загруженность, — сказала медсестра, когда мы пришли в отделение.

Это место больше напоминало поликлинику с койками, чем больничное отделение, — были зал ожидания, несколько смотровых кабинетов, стойка администратора и два туалета.

— Садитесь, пожалуйста, — сказала она. — Врач вызовет вас.

Мы прошли в заднюю часть зала ожидания, и тем, кто уже сидел, пришлось сдвинуть колени, чтобы пропустить нас. Все прекращали свои дела, чтобы посмотреть на меня, но я уже не удивлялся. Разговоры стали тише, и время от времени я ловил на себе чей-нибудь взгляд.

Врач со стетоскопом на шее вошел в зал ожидания, назвал чью-то фамилию, и мужчина повез женщину в кресле-коляске в смотровой кабинет, а за ними последовала женщина с двумя маленькими пакетами. Я надеялся, что передо мной меньше пациентов, чем всего человек в зале ожидания. Примерно через час после нашего прихода женщина прикатила тележку с напитками и предложила их всем присутствующим. Обслужив надзирателей, она нерешительно посмотрела сначала на них, потом на меня и спросила, не хочу ли я пить. Не будучи уверенным, позволено ли мне при таких обстоятельствах, я спросил надзирателей:

— Мне можно взять напиток?