Спаси и сохрани

Мгновение, отделявшее от гибели подростка, притворилась бесконечностью…

Но время шло и шло, а ничего не происходило. Из оцепенения вожатую вывел чей-то звонкий возглас – слишком жизнерадостный, чтобы быть криком от боли.

– Есть!

Евгения Александровна отняла сначала одну ладонь, затем – вторую, открыла глаза, подняла голову.

– Поймал сигнал!

Ринат улыбался, размахивал смартфоном и раскачивался вниз головой, как маятник гипнотизёра. По счастливой случайности нога мальчика застряла среди веток, когда до земли оставалось всего ничего.

– Ур-р-ра! – подхватил Огурцов, нарезая под ним круги. Он уже пытался допрыгнуть до головы Архимедова, воображая себя баскетболистом. – Зарабо-о-отало!

Координаты Энжел, Тёмы и Вани в итоге были установлены. Примерно через полтора часа их отыскали. Ещё через два – доставили в замок. В целости и почти в сохранности.

Кабинет директора лагеря отличался спартанской обстановкой. Письменный стол у окна – на столе лампа зелёного цвета, как в фильмах про разведчиков, глубокое кресло с высокой ортопедической спинкой, диван для посетителей и пара шкафов, перекормленных документами.

Зато различных грамот и благодарственных писем на стенах больше, чем обоев. Почётная грамота от первого губернатора: «За вклад в восстановление исторического наследия». Грамота от второго губернатора: «За педагогическую инновацию в процессе педагогической модернизации». От третьего: «За многолетнюю и плодотворную патриотическую работу, а также духовное чего-то там». Подписи у губернаторов разные, а вот шаблоны для грамот и даже рамки – одни и те же.

Впрочем, была ещё одна, особая награда, вывешенная прямо над головой сидящего в кресле Лаврентия Палыча. Ваня впервые видел, чтобы рамку не для выдающегося произведения искусства, а для листа А4 с напечатанным текстом украшали драгоценными камнями. Впрочем, бумага внутри тоже не была простой. Переливающаяся на свету, с голограммами и надписью, утопающей в пышных вензелях: «Фонд «Седая древность старины». Чуть ниже, убористее: «Православие. Самодержавие. Доходность».

– Рядовой, имя? – подал голос Лаврентий Палыч.

– Иван.

– Фамилия?

– Сусликов.

– Отряд?

– Позвоночные.

– Хм… Хм… – Директор лагеря зашевелил усами и принялся перелистывать список всех ребят, прибывших в эту смену. – Отряд «позвоночные» в пределах вверенной мне территории не числится!

– А, так вы про лагерь? – догадался Ваня. – Тогда третий.

Лаврентий Палыч выпрямился и упёрся кулаками в стол.

– Отставить ерунду разговаривать! Закрыть рот и доложить по форме! Причина побега?

Рядовой Сусликов молчал. И надеялся, что в это время точно так же партизанят Энжел и Артём, которых развели по своим кабинетам Евгения Александровна и Михаил Валерьевич.

Директор поглядел на циферблат наручных часов. Часы были старомодными, ещё со стрелками, красной звездой и подписью «Командирские».

– Товарищ боец! Соображаем шибче! До старта времени ответа осталась всего одна минута!

Но Ваня всё равно молчал – упрямо и настойчиво. Отведённое время вышло. Доходягин вздохнул, ослабил узел галстука и опустился на диван рядом с Иваном. Всем своим видом бывший офицер опровергал знаменитую аксиому, что чем выше звание, тем толще щёки. Сейчас Лаврентий Палыч больше походил не на грозного вояку, а на осветлённый финик. Почему-то издалека он виделся Ване моложе.

– Эх… – глубокомысленно начал директор, уставившись куда-то в пустоту. – Такую страну развалили.

– Какую?

Неужели за время их ночного приключения в мире произошло что-то непоправимое?

– Не хотели по уставу, хотели как придётся, – продолжал Доходягин сам с собой. – Вот и пришлось. Ты молчишь, а оно и понятно. Мне ведь в твоём возрасте столько же было! А потом жизнь, видишь, какая? Туда-сюда и здрасьте, приехали!

Директор продолжал что-то говорить. Наверное, что-то более разборчивое и связное, но Ваня его почти уже не слышал. В голове прокручивался блокбастер минувшей ночи. Кнопка стоп-кадра вышла из строя…

Поджарые, но необычайно сильные мертвецы схватили всех троих разом. Ваня размахивал кулаками, Тёма кричал, Энжел долбила державшего её зомбяка тяжёлым ботинком. Ничего не помогало. Сгребли в охапку, как мешки с картошкой, и тащили к подножию холма. Гришка уже кривил рот в торжествующей улыбке – водянистые губы, не достигшие полного воплощения, неритмично дёргались, отчего рот разбойника напоминал вытекающую из раковины устрицу.

– Первая жертва! – самодовольно фыркал мертвец над ухом у Тёмы. – Я принесу повелителю первую жертву!

От разлагающейся плоти несло чем-то густым и сладковато-муторным. У Тёмы слезились глаза. Внутри всё сжалось, перекрутилось узлом – как бельё в стиральной машинке. К горлу подкатил предупреждающий спазм.

– Прощу прощения… – еле выдавил мальчик, боясь лишний раз вздохнуть.

– За что? – не понял зомби.

Булочкина стошнило. Да так прицельно, что облезлую физиономию мертвеца залило не то безнадёжно запоздалым ужином, не то чрезмерно спешащим завтраком.

– Глаза! – заверещал зомбяк. – Мои глаза! Я ничего не вижу!