Спасите наши души

— Ах, этот, — стукнул он себя культей по лбу, когда добыл из несгораемого шкафа соответствующее личное дело. — Погромист, — хмыкнул он. — Рассчитывает всякое по заданиям наших конструкторов. Они ему формулу, а он им — готовые циферки. Раньше-то всё вручную считали, но потом сначала одну дуру поставили, а сейчас целую залу под новую отвели, как для какой-то барыни. Что тут скажешь… С расчетами этот Морозов хорошо управляется, а в секретные дела его не пускают — думаю, он и не знает, что и для чего считает. А считать в этом деле много надо — и тепловые режимы, и материалы соответствующие. Я сам-то без образования, только ускоренный курс в войну осилил, звездочку на погоны получил — и под Обоянь, танкоопасные направления минировать. Но кой-чего нахватался, с этим не поспоришь. Я сам ещё с Братухиным тут начинал, с тех пор под всеми главными конструкторами походил. Сейчас вообще всех вертолетчиков тут собрали, государству, наверное, так удобнее. И в Люберцах место под новый завод выделили.

«Дура» — это советский совсем не персональный компьютер БЭСМ-6, какой-то аналог, кажется, американского гроба от IBM. Его программирование требовало определенной сноровки — сначала нужная формула переносилась на карточки-перфокарты, эту программу вводили в память машины вместе с переменными, после чего получали готовый результат. Потом цикл повторялся с новыми переменными — и так до полного удовлетворения разработчика. Формулы, насколько я знал — и насколько знал «мой» Орехов, — были зубодробительные, но совсем недавно конструкторы действительно обсчитывали их вручную. И ничего — и вертолеты летали, это КБ уже МИ-8 выпустило и к Ми-24 присматривалось, и ракеты в космос тоже, пусть и не всегда с первого раза. Впрочем, последнее, судя по событиям из будущего, от мощности и удобства компьютеров не зависело абсолютно[7].

В принципе, я был согласен с Василием Ивановичем. Компьютерные расчеты, которые велись в интересах наших конструкторов самых лучших в мире вертолетов — последнее, что могло заинтересовать западные разведки. Вот характеристики будущей техники, особенно перспективной, близкой к принятию на вооружение — могли. А расчеты… впрочем, отметать эту версию с ходу я не стал. Агенты ЦРУ и МИ-6 коварны и могут заходить с разных сторон.

— То есть он не замечен в каких-то подозрительных расспросах или чем-то подобном? — уточнил я.

— Да не, этого точно не было, мне бы доложили, — подтвердил Василий Иванович. — К тому же… эх, не хотел этого говорить, но чего уж… не с кем ему разговоры разговаривать. И с ним никто близко не сходится, и он как-то особняком от ребят и девчат, как бирюк, на работе никогда не задерживается, отсидит своё — и бежать на проходную. В семнадцать ноль ноль уже пропуск сдает.

Я понимающе кивнул. Для этого программиста понедельник точно не начинался в субботу. У него была другая, более интересная жизнь за пределами КБ Миля, где он получал минимальную зарплату, которой с трудом хватало на жизнь. Ну а друзья на воле, что у него были, возможно, и не знали, что он работает на очень секретном производстве. Хотя, может, и знали — но у них были другие задачи, которые не включали шпионаж за изготовителями советских вертолетов. Или же этот Морозов был настолько никчемным, что привлекать его к шпионской деятельности настоящие агенты ЦРУ попросту побоялись. В любом случае, копать под него мне предстояло в других местах.

— А что он за человек в целом? — спросил я. — Общие впечатления?

— Неприятный, — поморщился Василий Иванович. — Ему сейчас чуть за сорок, но выглядит так, словно глубоко за пятьдесят… даже хуже меня. Рассказывал, что болел в детстве часто, причем серьезно — туберкулёз или что-то подобное, в школу не ходил толком. В институт его не сразу взяли… но тут, я мыслю, он сам дурак — конец сороковых, в стране с космополитами борются, а он в МГУ полез. Потом одумался, в автомеханический институт пошел, и после этого уже в МГУ кандидатскую защитил. Так-то оно, думаю, проще. Что ещё… женат, ребенок есть маленький, живет неподалеку, в Перово.

Такое себе неподалеку, на мой взгляд, метро туда ещё не докопали.

— То есть с другими сотрудниками не общается?

Я уже понял, что надо закругляться, поскольку здесь я ничего не найду. Придется делать выписки из личного дела и идти по биографии этого Морозова с самого рождения в надежде чего-нибудь откопать. А заодно начать пробивать его круг общения — там улов обещал быть более интересный.

— Нет, почему же, общается, — усмехнулся Василий Иванович. — В основном — ругается. У него есть бзик — он всех, кто на него косо взглянет, антисемитами считает и начинает изводить. Будь дело в цеху, быстро бы по лицу от рабочих схлопотал — там люди простые, высоких материй не разумеют. А в вычцентре один женский контингент. Они только плакать могут. С ним уже и начальник ихний говорил, и к директору вызывали, и на собрании пропесочивали — а он всё одно твердит. Мол, вы ко мне плохо относитесь, потому что я еврей.