Спросите Колорадо: или Кое-­что о влиянии каратэ на развитие библиотечного дела в США

Ну как же я могла бросить каратэ, если со дня на день ко мне должна была прибыть моя новая чудесная форма, сшитая в Японии из самого лучшего каратистского хлопка, рассекающая воздух как кинжал, и — главное — сшитая специально для таких фигуристых женщин как я, то есть с вытачками, приталенная, — словом — вся из себя.

Я ждала, стиснув зубы. Сенсей Токояма безмолвствовал.

Как-то раз, придя на утреннее занятие пораньше, чтобы отработать ненавистную, никак не дававшуюся мне заднюю стойку с блоком шуто уке, я стала свидетельницей выяснения отношений между сенсеем и его женой. Они что-то громко кричали друг другу на их родном «фарси» — точнее, кричала одна мадамиха, сенсей спокойно ей отвечал, и она кричала еще громче, и в голосе ее слышались слезы.

Мне впервые стало ее жалко.

К сожалению, на фарси я знаю единственное слово — «туман», то есть деньги, поскольку именно с песней «Ох туманы мои, растуманы», как мне рассказывал один знакомый, у которого отец еще при шахе строил в Иране сталелитейный завод, все советские служащие шли по пятницам за зарплатой. Других слов я не понимаю.

Я пошла в дожо и стала разогреваться. Через какое-то время из кабинета сенсея пулей вылетела мадамиха, красная и вся в слезах, пробежала по коридору и заперлась в туалете. Сенсей даже не выглянул ей вслед. Спустя некоторое время он степенно вышел из офиса, прошелся по коридору в другую сторону, кивнул мне, оброня что-то вроде:

— Женщины, что с них взять, — вышел во двор, сел в машину и уехал. Мадама продолжала подвывать в туалете.

Я не выдержала и приоткрыла дверь.

— Сэмпай, у вас все в порядке?

Она взвилась, как подбитая ворона.

— У меня все не в порядке! Что у меня может быть в порядке? У меня не жизнь, а… а…

И она с новой силой залилась слезами. Вид у нее был самый жалкий. Чувствуя себя ужасно неловко, я сжала ее плечи и начала гладить по голове.

— Ну успокойтесь, все будет хорошо… Ну не расстраивайтесь вы так.

А она все продолжала всхлипывать, бессвязно причитая что-то вроде:

— Я не могу больше! Я уеду! Ну сколько можно? Я же не каратистка, я архитектор, за что мне все это…

Понемногу я стала въезжать в суть истории.

Лэй (так звали мадамиху) была из обеспеченной иранской семьи, поэтому родителям было по карману отправить единственную дочь во Францию, в Сорбонну, изучать архитектуру. Талантливая девушка уехала во Францию, с блеском окончила университет и немедленно получила блестящее предложение от одной известной парижской архитектурной компании. Она согласилась, но перед началом работы решила поехать навестить любимых дядюшку и тетушку, которых не видела целых четыре года, в Калифорнию. И надо же было так случиться, что у дядюшки как раз гостил старинный друг, тоже иранец по происхождению, приехавший из Колорадо, где он работал в университете и обучал каратэ студентов. Сам-то он обучался каратэ в Японии, и ни о чем другом, как о каратэ, говорить долго не мог. Свежеиспеченный архитектор из Сорбонны только презрительно поджимала губки, когда он начинал говорить о каратэ, но у него были свои навыки укрощения строптивых. Она и оглянуться не успела, как контракт с почтенной французской фирмой был расторгнут, а ее, толком ничего не соображавшую, увезли в Колорадо, облачили в кимоно, навязали белый пояс и начали издеваться почем зря, выдавая все это за пламенную любовь. С тех пор прошло десять лет, у них родились сын и дочь, но воспитанная на идеалах Сорбонны душа все тянется к прекрасному… А ее все лупят почем зря, объясняя, что у нее несравненный талант — как у Каштанки, — и вот она достигла уже всех немыслимых высот и регалий в каратэ, а душа все хочет чего-то, построить чего-то там или спроектировать…

Я не заметила, когда заревела в голос вместе с мадамой, то есть с Лэй.

Из туалета нас извлекли испуганные девицы, явившиеся на урок. Мы больше ничего друг другу не сказали, но в тот день я впервые, закусив от боли губу, села в правильную заднюю стойку, а Лэй, наблюдая за мной из дальнего угла, впервые не скривила презрительно лицо, а одобрительно кивнула, незаметно для других показав большой палец: молодец, мол!

С тех пор у нас хорошие отношения, хотя мы по-прежнему не слишком часто общаемся между собой. Да и о чем нам, собственно, говорить? Моя новая форма с вытачками, кстати, пришла ровно через два дня после установления между нами хороших отношений. Может быть, сенсей Токояма был старшим братом Лэй?

Сегодня мадама была чем-то озабочена.

— Инна, — строго спросила она, — ты едешь на «Гасшуку»?

Я тормознула у двери.

— Да, естественно, — кивнула я. — Как и все наши.

Она сделала рукой какой-то жест, значения которого я не смогла разгадать.

— Все ваши как раз и не едут, — укоризненно произнесла она, как будто это я подговорила всех не ехать на сборы. — И мне это не нравится. — Она повернулась ко мне спиной, как ее, то есть бабы-ягина, избушка. И скрылась в дверях своего кабинета. Я почапала дальше, в раздевалку.

Первой, с кем я столкнулась, оказалась Джуди.

— Джуди, — окликнула я подругу, — Ты едешь в лагерь?