Среди красных вождей. Том 1.

Я стал наводить справки и узнал, что при высшем совете народного хозяйства имеется специальный кустарный отдел. Я пригласил заведующего этим отделом, который оказался моим хорошим знакомым Л.П. Воробьёвым. Я развил ему мой план начать накопление в государственном масштабе кустарных изделий. Он очень обрадовался этой идее, и познакомил меня с современным положением этого дела в России, обратив моё внимание на то, что кустари и их промышленность не в авантаже, и потому отдел, которым он заведует, находится в полном пренебрежении и что несколько раз уже поднимался вопрос об упразднении его. Но что только, благодаря Рыкову, о котором я ниже довольно подробно упоминаю, как о человеке, обладающем государственным взглядом, отдел ещё существует. Чтобы не повторяться, скажу кратко, что моё выступление в защиту кустарной промышленности, встретило озлобленный крик и настолько горячее противодействие, что Рыков посадил под арест одного из своих подчинённых за слишком рьяное саботирование моего плана…

В конце концов моё дело увенчалось успехом и кустарный отдел ВСНХ-ва приобрёл подобающее ему место. Я заключил с ним договор на изготовление всевозможных, главным образом, художественных изделий, поистине, высоко стоящей кустарной промышленности и таким образом, положил начало созданию обменного фонда кустарных изделий. И скажу кстати, что после возобновления торговых сношений с Европой, изделия эти стали играть и играют и до сих пор довольно значительную роль в советской вывозной торговле. Заключив этот договор, я выдал кустарному отделу, не имевшему специального кредита, аванс в размере (если не ошибаюсь) десяти миллионов рублей.

Упомяну кстати, что этим я дал движение и карьере Воробьёва. Подобно Лежаве, он, тоже человек недалёкий, стоял вне партии, и тоже говоря с гордостью, что не хочет идти в «стан торжествующих», так как он-де не разделяет основоположений ленинизма… Но все его «твердокаменные» взгляды очень быстро полиняли, и он стал почти моментально столь же «твердокаменным» коммунистом. И пошёл вверх, правда, не столь значительно, как Лежава, но во всяком случае он достиг высоких степеней…

XXI

Вскоре по моему вступлению в Наркомвнешторг, в Петербург — это было в конце августа 1919 года — пробившись через блокаду, пришёл шведский пароход «Эскильстуна» под командой отважного капитана Эриксона. Небольшой, всего в 250 тонн водоизмещения, пароход этот привёз такие нужные в то время товары, как пилы, топоры и пр., заказанные ещё до блокады. В то глухое время приход «Эскильстуны» представлял собою целое событие и совнарком поручил мне лично принять его. Пришлось экстренно выехать в Петербург.

Я не был в Петербурге, свыше двух лет. Всё моё имущество было расхищено, квартира реквизирована. Друзья и знакомые, захваченные всеми перепитиями смутной эпохи, частью рассеялись, частью пришипились, частью вступили в советскую службу. Город поразил меня своим захолустным и выморочным видом. Трамваи почти не двигались. Извозчики попадались в виде археологической редкости. У Николаевского вокзала к приходу поезда собралось несколько (это была для меня бьющая в глаза и в сознание новость) «рикш» для перевозки багажа… Закрытые магазины, дома со следами повреждений от переворота… Унылые, часто еле бредущие фигуры граждан, кое-как и кое-во что одетых… Улицы и тротуары поросшие, а где и заросшие травой… Какой-то облинялый и облезлый вид всего города… Как это было непохоже на прежний нарядный Питер…

Навстречу мне на вокзал явился с автомобилем комиссар Петербургского отделения наркомвнешторга Пятигорский, и я поехал в гостиницу «Acтория», предназначенную для высших чинов советской бюрократии.

«Астория» поразила меня после Москвы своей чистотой и порядком.

Поразило меня и ещё кое-что: едва я успел войти в отведённую мне комнату, как явившийся вслед за мной служащий, записав моё имя и пр., передал мне особую карточку на право получения в «Астории» в течение недели сахара, хлеба, бутербродов…

Съездив на пристань у Николаевского моста, где была пришвартована «Эскильстуна» и приветствовав капитана, я поехал в помещение отделения комиссариата, где ознакомился с делами его. Поверхностного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что Пятигорский был не на месте. Он же сам сообщил мне, что Зиновьев тоже недоволен им, и просил меня о другом назначении. Служащих в отделении было много и все они были в каких-то слишком фамильярных отношениях с Пятигорским, некоторые были у него на побегушках по его личным поручениям. Отчётность была в крайнем беспорядке, как вообще и всё делопроизводство…

Возвратившись в Москву, я повидался с Красиным и сообщил ему о моих петербургских впечатлениях.

— Что касается Пятигорского, — сказал он, — ты напрасно отменяешься сместить его. Хотя он и мой ставленник, но я за него не стою, мне тоже кажется, что он никуда негоден… вообще, это просто настоящий прохвост. Вот и Зиновьев жалуется на него…