Среди восковых фигур

Короче, поговорили девушки на высоких тонах. Прима высокомерно указала выскочке на дверь, в смысле: позвольте вам выйти вон! Та рыдала и угрожала, что мужа за просто так не отдаст, даже смела все с туалетного столика на пол. Взмахнула рукой – так и полетело вдребезги. Весь театр собрался за дверью, подслушивал. Олимпий ходил, как нашкодивший кот, – молодой еще не привык к театральному накалу. Другой бы гордился таким успехом, а он не привыкши.

– Но я хочу найти ее границы! – Настаивает, топнула ножкой, взмахнула косичками, полуотвернулась, явив царственный профиль.

– Ищи их за пределами вселенной.

[10]

Конечно, заметно, что Клеопарта в зрелом возрасте, а Олимпий… Наградил же бог имечком! Олимпий – мальчишка, но в этом что-то есть. Мальчиков часто тянет к женщинам постарше, и типа какой-то новый нюанс наметился в пьесе, не предусмотренный великим бардом. Некий сомнительный душок. И о романе уже все в курсе, а как же! Что также добавляет интереса.

А в антракте чай с ромашкой, валик под ноги, закрыть глаза и подремать. Мысли о прекрасном. Овации после ее выхода не стихали добрых десять минут. Она была права, настаивая на второй волне. В конце концов, идут на нее! Антонием может быть кто угодно, а вот Клеопатрой только она. Это признают даже недруги.

В дверь постучали. «Войдите», – крикнула она, привстав на диване. Дверь, скрипнув, приоткрылась, и внутрь проскользнул журналист Лео Глюк с букетом белых лилий, самое бессовестное и бойкое перо на городском новостном горизонте.

– Анечка! – вскричал Лео Глюк, приникая к ручке примы. – Это неописуемо! Я буквально рыдал! Такое величие! Такая глыба! Такой успех! Фурор!

Насчет глыбы не совсем ясно, но кто будет уточнять. Лео Глюка иногда заносит, все знают. Лео Глюк придворный летописец примы, они давние друзья. Он уже подготовил материал о спектакле, завтра «Вечерняя лошадь» опубликует, причем с фотками. И в интернет-издании.

Вслед за Лео Глюком в комнату просунул голову неврастеник. Втянул в себя удушливый запах лилий, вздохнул и бесшумно закрыл дверь. В Багдаде все спокойно. Кажется, обойдется без истерик и стресса. Он перекрестился и погладил живот, прислушиваясь к ощущениям. И тут все вроде спокойно. Авось пронесет. На всякий случай достал из кармана куртки бутылочку с таблетками, проглотил одну, поморщился.

Потом пришла Танечка, которая в коридоре ожидала своей очереди. Талисман примы. Присела рядом, заговорила своим мягким приятным голоском, одновременно поправляя той прическу, бижутерию, подергивая и расправляя складки туники. Сказала, что пробежалась по фойе: народ в восторге, обсуждает, делится. Прима, не открывая глаз, внимала, утомленно улыбаясь.

Потом пришла Зеля с кисточками…

Первый звонок.

Второй. Публика из буфета потянулась в зал. Фойе пустеет.

Третий.

Танечка снова проскальзывает в уборную, где одуряюще благоухают букеты, распиханные по всем углам, – ее привилегия сообщать, что пора на выход. Талисман. Взгляд ее останавливается на женщине в кресле, она застывает на пороге, в ужасе зажимая рот рукой. Прима полулежит перед трюмо, запрокинув голову, парик сполз набок, пол усыпан разлетевшимися бирюзовыми бусинами. Шею сдавливает черный толстый жгут, свернутый вдвое. Прима неподвижна. Она отражается в зеркале… в зеркалах. Во всех зеркалах – красно-синее лицо с вытаращенными глазами и полуоткрытым ртом. Картинки отражают одна другую и множат, они уменьшаются в размерах, пока не становятся совсем крошечными. И на каждой искаженное страшное лицо с открытым ртом и вытаращенными глазами. Бесконечная цепочка, уходящая в глубь иллюзорного мира…

Танечка отнимает ото рта руку и начинает кричать. Медленно сползает по стенке, опускается на пол и теряет сознание…

Глава 23

Признание. О мертвых или хорошо, или никак…