Сталин отступил на время, но только чтобы опять перейти в наступление с новыми силами. Уже в сентябре он поручил Микояну ускорить темп вывоза зерна, чтобы «утвердить наше положение на международном рынке». Он поручил своему верному Поскребышеву, заведующему особым сектором ЦК, радушно принять американского инженера Хью Линкольна Купера, который помогал Советам в производстве тракторов в обмен на возраставшие поставки зерна. К началу 1931 г. голодающая страна вывозила больше 5 млн т зерна, чтобы оплатить импорт турбин, конвейеров, оборудования для шахт, не говоря уже о субсидиях для коммунистических партий Европы, Азии и Америки.
Запад, преодолевавший экономическую депрессию частично благодаря советским заказам, оплаченным кровью миллионов крестьян, молчал, и это молчание – позор западной цивилизации. Дипломаты и журналисты, возможно, были согласны со Сталиным и считали русского крестьянина животным; западные бизнесмены жадно добивались контрактов, которые приносила советская индустриализация. Семьдесят лет спустя британский историк Кристофер Хилл говорил об Украине 1933 г. – «Я голода не видел».
Молчание русской интеллигенции, забитой или обольщенной ОГПУ и партией, что ни говори, простительнее. В своих произведениях о Гражданской войне русские писатели писали о зверствах и красных, и белых и скорбели о всех погибших, но эта вторая гражданская война обсуждению в литературе не подлежала. Два-три русских поэта отказались надеть шоры и писали о том, что было известно каждому. Молодой Николай Заболоцкий потеряет и здоровье, и свободу за разоблачение ужасов в своем иронично озаглавленном «Торжестве земледелия». У него протестует не русский крестьянин, а конь:
Крестьянство: окончательное решение
19 февраля 1933 г., именно тогда, когда голод становился чудовищным, Сталин объяснил всесоюзному съезду колхозников-удар-ников, что колхозы спасли не меньше 20 млн крестьян от когтей кулаков, нищеты и разорения. Каждое семейство, обещал Сталин, получит по корове, как только кулаки будут уничтожены. Но заключительные слова Сталина: «Это – такое достижение, какого не знал еще мир и какого не достигало еще ни одно другое государство в мире» – звучат более убедительно, как бы к ним ни относиться – с иронией или без нее.
Через десять лет Сталин признался Черчиллю, что коллективизация стоила десяти миллионов жизней. Точнее он не мог бы сказать, так как ОГПУ только в первые месяцы регистрировало число смертей от голода и болезней; письменные данные имелись только по расстрелянным, арестованным или выселенным кулакам, по их смертности, побегам и повторным арестам. Кое-где в Поволжье, особенно там, где ситуация стала катастрофичной, загсы следили за количеством и причинами смертности. Иногда в деревнях и станицах добросовестные должностные лица и некоторые смелые крестьяне пытались регистрировать смерти. Сегодня статистик, пользуясь данными о возрасте и поле людей, которые испытали на себе этот ад, может только приблизительно подытожить потери. Расчет можно основать на разнице между численностью населения, предсказанной в 1926 г., и настоящей численностью по переписи 1937 г.: разница получается в двадцать миллионов. (Те статистики, которые указали в 1937 г. на эту разницу, были расстреляны.) Если мы учтем голод, насилие, смерть от холода и эпидемий, причиненных хаосом в деревне, число непредвиденных смертей с 1930 по 1933 г., которые надо отнести на счет коллективизации, не может быть меньше 7,2 млн и вполне может достичь 10,8 млн.
Крестьяне, которые выжили, были порабощены на два поколения вперед. 27 декабря 1932 г. Советское государство начало выдавать всем гражданам, кроме крестьян, внутренние паспорта: крестьяне уже не имели права выезжать из колхозов. Для них это было возвращением гражданской войны, только без белогвардейцев или зеленых, которые могли бы их защищать.
Города в провинции тоже страдали: беженцы приносили с собой тифозные эпидемии. В 1932 г. миллион человек заболели тифом. Из-за отсутствия продуктов во многих городах продовольственные карточки уже не имели ценности. Рахит, цинга и дизентерия убивали детей: во многих областях больше половины детей умирало в первый год жизни.