Сталин и его подручные

После ареста в 1939 г. Ежов давал показания, из которых выходит, что отец был музыкантом в военном духовом оркестре в Литве и потом стал хозяином петербургской чайной с дурной репутацией. В ответах на партийные анкеты Ежов заявлял, что знает польский и литовский языки, и его сестра Евдокия Бабулина-Ежова, только раз в жизни высказавшаяся о своем брате, вспоминала, что они проводили каникулы в Сувалкской губернии, в местности, которую позднее разделила литовско-польская граница. Мать Ежова была литовкой и работала горничной.

На самом деле Ежов родился близ Мариамполя, где он учился, вероятно, три года, а отец уже служил в местной полиции, откуда был уволен за пьянство (слабость всех Ежовых). Чайную отец открыл не в Петербурге, а в пригороде Мариамполя (единственный Иван Ежов в списке жителей Петербурга за 1895 г. был хозяином кабака). Чайная скоро прогорела, и Ежов-отец стал маляром. Тем временем сестра Ежова вышла замуж за солдата Бабулина, и они втроем уехали в Петербург, где Ежов-сын работал нянькой маленького племянника и подмастерьем в портняжной мастерской шурина. Около 1913 г. Ежов вернулся на родину – может быть, из-за легочного заболевания. В 1915 г. он вступил добровольцем в армию, откуда его комиссовали через три месяца, по-видимому из-за легкого ранения (2).

Выдумав для себя целиком русское и пролетарское происхождение, Ежов сделал правильный шаг для будущей карьеры. После Ягоды русские граждане тешились мыслью, что наконец, после власти поляков и евреев, придет в НКВД настоящий русский человек и уймет фанатизм и беспощадность, типичные для инородцев ЧК и ГПУ.

Почти все, кто вспоминает молодого Николая Ежова, особенно в 1920-х гг., говорят о дружелюбном, сочувственном парне. Даже вдовы Бухарина и Орджоникидзе настаивали, что палач их мужей был хорошим человеком, попавшим под вредное влияние, ставшим беспомощной марионеткой в руках гениального и сатанинского балаганщика. «Не винишь веревку, на которой тебя вешают», – говорил один свидетель. Но через десять лет юный Ежов превратился в неузнаваемого alter ego; как доктор Джекил и мистер Хайд, он стал алкоголиком, который был подвержен внезапным приступам насилия против тех, с кем он выпивал, ненасытным сексуальным хищником, активным и пассивным бисексуалом, соблазняя любую женщину или девочку, на которую мог положить глаз, без всякого чувства привязанности или угрызения совести.

О юности Ежова мы знаем еще меньше, чем о юности Ягоды или Менжинского. Их приучили к массовому убийству Гражданская война и революционный террор, но Ежова нельзя обвинить в кровавых делах до 1936 г., когда Сталин назначил его главой механизма, который истребит сотни тысяч людей. Может быть, короткая служба в царской армии произвела глубокое впечатление на Ежова, и даже тогда, когда он заведовал круглосуточным террором, он любил, с прекрасной, прочувствованной интонацией, петь старую песню о смертельно раненном солдате:

Черный ворон, что ж ты вьешьсяДа над моею головой?

Ты добычи не добьешься,Черный ворон, я не твой.Что ж ты когти да распускаешь

Да над моею головой…

Как Ягода, так и Ежов были обязаны своей блестящей карьерой бюрократическому таланту; революционные его заслуги были скромны. Рассказы о том, что на Путиловском заводе и потом в оружейной мастерской он занимался агитацией среди рабочих, – выдумки. Когда революция дошла до Витебска, где жило столько же поляков и евреев, сколько русских, Ежов вдруг из комиссованного солдата превратился в красногвардейца и коммуниста (3) и, кажется, помог своим знанием польского языка и врожденным актерством разоружить большой отряд поляков, которые ехали в Петроград сражаться с большевиками.

После 1919 г., когда Ежов начал служить в Красной армии, факты можно проверить. Почти карлик – ростом он был полтора метра – и негодный для фронта, Ежов отправился в Саратов в школу радиотелеграфии и там стал секретарем гарнизонной коммунистической ячейки. Он зачесывал наверх густые каштановые волосы и надевал сапоги с высокими каблуками, чтобы казаться выше.

Когда белые подступали к Саратову, Ежов со своей школой отступил в Казань. Несмотря на выговор, который он получил за то, что разрешал дезертирам поступать в школу, Ежова продвинули, и в 1921 г. он стал заведующим агитпропом в Казани. Здесь, в соответствии с принципом ленинской национальной политики, Ежов должен был примирять национальные устремления татар с про-московской ориентацией местных русских.