Сталин жил в нашей квартире. Как травмы наших предков мешают нам жить и что с этим делать

Конечно, это уже моя фантазия. Если вам не хватает информации о каких-то эпизодах семейной истории, возможно, и вы фантазируете о том, что происходило. Фантазия, разумеется, совсем не обязательно попадает «в точку». (Хотя, как известно, иногда оказывается, что мы на самом деле знаем то, чего «не знаем».) Фантазия отнюдь не означает, что именно так все и было. Но тем не менее воображение – полезная вещь! Потому что фантазии о родственниках и предках могут свидетельствовать о том, как тот или иной человек воспринимался в семье, с каким представлением о нем и о семейной истории вы росли, не задумываясь об этом.

Я уже говорила, что у потомков репрессированных нарушаются отношения с родственниками. Они могут быть дистанцированными, даже если вы были с ними хорошо знакомы. И тогда знания о них минимальны. Живя в одном городе с дедушкой и бабушкой со Второй Верхней, мы друг другу на праздники посылали открытки по почте. Когда я, став взрослой, уехала работать по распределению, мне захотелось самой отправить бабушке открытку на 8 Марта, и я не могла вспомнить, как ее зовут: то ли Нина Александровна Семенова, то ли Нина Семеновна Александрова. Папа потом удивился – конечно, Семенова! Самая обыкновенная, распространенная фамилия. У бабушки Нины когда-то был отец. А у прабабушки Кати – муж. Единственным напоминанием о нем оставалась бабушкина фамилия. Тонкая ниточка связывала меня с исчезнувшим из семейной памяти человеком: фамилия, которую я то ли помнила, то ли нет. И еще одна тонкая ниточка – папин интерес к сталинским репрессиям.

Помню, однажды к отцу приехал его друг детства дядя Саша. Он давно жил в Москве, но часто появлялся летом, иногда с сыном Виталькой. А в тот раз приехал с московским другом. Папа сказал, что мы вместе с дядей Сашей и его другом пойдем в поход на гору Бештау и что этот друг – очень интересный человек, и его важно послушать и расспросить, потому что он был в сталинском лагере. Тогда я в первый раз услышала о сталинских лагерях. Московский друг дяди Саши попал в лагерь за то, что изучал язык эсперанто.

На главную вершину Бештау мы забирались и раньше. Как всегда, мы поднялись со стороны поселка Иноземцево, а спускались на Железноводск, где самый легкий путь. (Со стороны Пятигорска и Лермонтова сплошь осыпи и закрытые урановые шахты.) Уже внизу, ближе к городу, было хорошее место для привалов у чистого родника, где мы разожгли костер. И папа с дядей Сашей стали расспрашивать московского гостя. Мне было, кажется, 12 лет. Я ходила вокруг, ждала, когда они поговорят и мы пойдем домой. Такой скучный пикник… Из того, о чем они разговаривали, я запомнила лишь одно – когда друг дяди Саши вышел из лагеря и стал устраиваться на работу, он удивился, что его готовы принять: «Я же враг народа!..» После этого похода папа сказал мне, что московский гость рассказывал о пытках, действительно имевших место в сталинских лагерях. Папа описал мне какую-то пытку с его слов, но я не запомнила. Помню только, что она была связана с водой. Уже будучи взрослой, я стала замечать за людьми, в том числе за собой, такую психологическую защиту: когда разговор заходит о чем-то ужасном, человек начинает скучать, отвлекаться, как будто ему это совсем неинтересно.

Сейчас я вспоминаю все больше случаев, когда папа упоминал о событиях того страшного времени. Он всегда ими интересовался, хотел понять, узнать подробности. Интересно, что при этом живой памятью были находившиеся рядом члены семей репрессированных, а иногда и они сами! Например, папина мать, бабушка Нина, была дочерью репрессированного, но папа не знал об этом. И папина жена, наша мама – дочь репрессированного. Об этом тоже никто из нас не знал. В доме бабушки – папиной мамы – время от времени появлялся один и тот же родственник, «привидение» Вильгельм – он тоже был репрессирован и прошел через лагеря, но мы об этом не знали! Мы не раз обедали у бабушки Нины с Вильгельмом, а папа так обрадовался возможности сходить в поход с бывшим узником ГУЛАГа и посидеть с ним у костра! Папа, очевидно, что-то чувствовал, хотя и не знал. Он, как и его отец, женился на дочери репрессированного, и его жена (то есть моя мама) тоже не знала. Никто ничего не знал? В конце жизни, уже в 1990-х годах, бабушка Нина рассказала папе, что ее отец был в сталинском лагере и умер от полученного там туберкулеза. Видно, настало время, когда она решила, что пора об этом рассказать. А бабушка Нюся, кажется, не ждала такой возможности. Ее отношения с исчезнувшим дедом были сложными. Она вышла замуж во второй раз, когда маме было восемь лет. Мама мне говорила, что первый муж бил бабушку «за детей». Может быть, она фантазировала о родном отце как о своем заступнике. Не знаю, бил ли дед Федор бабушку Нюсю, но сама она била маму сильно. Могла ли мама вести себя иначе, чтобы ее не били?

Ребенку важно верить, что отношение взрослых к нему зависит от него самого. Ведь быть беспомощным очень страшно. К тому же дети часто готовы считать себя плохими, чтобы сохранять образ хорошего, справедливого родителя.