Сталин жил в нашей квартире. Как травмы наших предков мешают нам жить и что с этим делать

На самом деле все эти люди были уголовниками. Все осужденные якобы лгали, что отсидели по политической статье. Когда я получила архивную справку с информацией о своем прадедушке Семенове, моя тетя, та самая девочка, которую он, вернувшись тяжелобольным, носил на руках, сказала: «Но это же очень хорошо! Значит, не уголовник. Здесь написано, что он политический». Я была поражена: ведь он вернулся домой! Он жил в семье полтора месяца. И вам было известно, где он был. Вы не верили, что он не уголовник? Сейчас я уже знаю, что попавшие в лагерь давали подписку о неразглашении. За разглашение полагалось новое уголовное наказание.

Простых людей никто не трогал. Простых работяг, то есть рабочих, крестьян: «У меня в роду нет репрессированных, только беднота». Хочется спросить: с чего вы взяли, что арестовывали только богатых? Или только образованных? Или со статусом?

В начале 1990-х годов я однажды разговаривала с пожилой женщиной-колхозницей. Речь зашла о сталинских временах, и она рассказала короткую историю. С ней работала одна доярка, одинокая женщина, растившая сына. Как-то раз в конце лета эта доярка в перерыве стала жаловаться на нищету, что ребенку нечего надеть, не в чем будет отправить его в школу и т. д. И в сердцах сказала: «Что это за жизнь!» И дальше – матом. «Вот и все, – сказала моя собеседница. – Мы ее тогда видели в последний раз». И повторила с чувством: «Что за жизнь!»

Как видите, ужасные истории иногда совсем просты, и они о совсем простых людях.

Сталин не знал. Часто говорят, что люди сами доносили друг на друга. Например, на соседа, чтобы забрать его комнату в коммунальной квартире. На самом деле Сталин знал и, бывало, лично визировал расстрельные списки.

Конечно, репрессии были, и их масштаб не преувеличен (скорее преуменьшен). Почему эта правда для нас так болезненна, а иной раз даже ненавистна? Рассмотрим причины далее.

Прежде всего, правда – это ужас. Люди на всякий случай молчали из соображений самосохранения. Для тех, кто знал и хранил тайну, она могла быть слишком пугающей, чтобы ее открыть. И люди не открывали ее в полной мере, хотя иногда «приоткрывали». Их дети, росшие рядом с хранившими тайну родителями, часто в той же исторической обстановке, в семье, где кто-то исчез, где о чем-то молчали, многое понимали. И о многом догадывались, но все равно молчали.

Мой папа рассказывал, что его маму, бабушку Нину, вызывали в НКВД, и они с тетей ждали ее в коридоре. Кстати, бабушка Нина в то время одна заботилась о четверых детях. А почему детей – четверо? Я видела фотографию с двумя девочками-подростками в бабушкином дворе. Тетя мне объяснила: это внучатые племянницы прабабушки Кати, и у них умерла мать. Отец девочек был военным, и, когда началась война, он, поняв, что его скоро призовут, привез их прабабушке Кате. Почему бабушка Нина осталась с ними одна? Потому что деда призвали сразу, а прабабушка Катя уехала. Тетя помнила этих девочек, которые были лет на 10 старше нее. Рассказывала, что однажды мама поручила им сходить на базар и продать одеяло, а на базаре какой-то мужчина вырвал его у них из рук и убежал. Они пришли домой и плакали. Их звали Нина и Оля. Почему папа о них никогда не говорил? Странная тайна… Он как будто вычеркнул из истории семьи двух родственниц, живших с ним под одной крышей. Кстати, этим девочкам в конце концов повезло: отец выжил, вернулся с войны, приехал и забрал их к себе.

Папа говорил: его мама очень боялась НКВД, поэтому брала его и тетю с собой. Видно, надеялась, что ее не тронут, если увидят в коридоре малышей, которые ждут свою маму. Папа с сестрой вдвоем сидели и ждали, когда она освободится. Сколько лет мне было, когда папа об этом рассказал? Я была еще ребенком. И удивилась: чего бабушка боялась? Что могло случиться? Меня ведь воспитывала советская школа… Что могли сделать наши героические чекисты? Папа ответил как-то с заминкой: «Ну… Могли побить». И перевел разговор на другую тему. В ситуации, когда родитель перестает выполнять роль защитника, когда он сам боится и нуждается в защите, когда ребенок чувствует, что это он спасает мать, а не наоборот, у него «включается» механизм психологической защиты: как будто страшно не ему, а маме и это мама нуждается в поддержке, а не он.

Я потом с ужасом думала об этой истории. Представляла, как бабушка Нина оставляет маленьких папу с тетей в коридоре, как с трясущимися поджилками заходит в кабинет… И тогда решила: если однажды узнаю, что бабушка в том кабинете кого-то оговорила, я сразу же ее прощу. Это очень страшно – не вернуться домой, если у четверых детей кроме тебя никого нет. Оказалось, что я была к ней несправедлива.