Получив согласие Эмьюз, Руф проводил подопечную почти до самого общежития и стрелой помчался к Максу.
– Я, конечно, не соскучился, но ты… скотина, – с чувством сообщил Карвер.
– Не отнимай у себя время, – отмахнулся Тангл. – Что выяснил?
–
Руфус проглотил привычную шпильку Реконструктора.
– Если коротко, то собранные кости теряют подвижность и становятся плотнее. Ты бы не взлетел никогда. – Макс сделал страшные глаза.
– Вас этому взгляду специально обучают, – не выдержал Танцор. – И оставь свое благоговейное «
– Каким-то неизвестным способом Древний перекроил весь твой скелет, – невозмутимо продолжил тот. – Повреждение затрагивало позвоночник, таз и ноги. Уже фатально, да? Таранис Финн до сих пор горстями ест пилюли. «Повреждение» еще мягко сказано. Часть костей натурально перемололо в кашу. Я-то думал, там была мелочь какая-нибудь. Что тебе повезло. Мог бы сейчас ходить с тростью и числиться в дефектных. Сведения похоронили в архиве, но мне удалось разрыть эту братскую могилу.
– Взглянуть бы. – Руф сел на кровать.
– Увы! – Макс развел руками. – У меня все отняли.
– Кто? – он побледнел.
– Финн и Дарроу, – выплюнул Карвер. – А сверх того еще и увольнением пригрозили. Так что не выдай. Подозреваю, что за мной следил их закадычный дружок.
– Кто б его уже упокоил, наконец! – в сердцах бросил Руфус.
Макс встал, натянул плащ и взял портфель.
– Уже уходишь? – не поверил Руф. – Больше сведений нет?
– Нет пока. Не все сразу, – вздохнул тот. – И мама голову отвинтит, если и сегодня не появлюсь дома.
– Сожги слюнявчик и найди женщину, – неожиданно грубо перебил Танцор.
– Я не ты. – Бедняга Карвер словно усох.
– Не вижу связи, – попытался ободрить Тангл. – Допросишься, как-нибудь поведаю тебе душещипательную историю о крашеной кошке, ударе сумочкой и судебном иске. Для тебя еще не все потеряно.
– А маму я куда дену? – Макс устало потер лоб. – Она без меня пропадет. Нет в этом мире женщины, которая бы с матушкой ужилась.
– Наоборот, – не унимался Руф, – нет в мире никого, с кем бы ужилась твоя очаровательная старушка. Меня она чуть не покусала в последнюю встречу. Посади ее на цепь. Без обид.
– Какие тут обиды? – хмыкнул тот. – Сам знаю, что это за человек. Но она моя мать. Ей бы здоровье и армией командовать.
– Вот-вот, столько таланта впустую пропадает, – рассмеялся Танцор. – Все равно, не ставь на себе крест. Помнишь ту девчонку? Как ее звали?.. Училась младше нас и бегала за тобой хвостом…
– Помню. – Реконструктор открыл дверь. – Только она за тобой бегала, а мне плакалась, какой ты подлец, что не замечаешь.
В кармане Макса ожило зеркальце.
– Дождался, – простонал он. – Теперь точно дома ждет выволочка. Можно никуда не спешить.
– Ответишь?
– А смысл?
Карвер вернулся в кресло и спрятал лицо в ладони. От маски веселости не осталось и следа.
Руф никогда не интересовался судьбами своих однокашников. Более того, он почти ничего не знал о Максе, кроме лежащих на поверхности прилежания и трусости. И теперь ему отчего-то стало невыносимо жаль.
– Та девчонка умерла, – едва слышно произнес Карвер. – Пожар. Она наглоталась дыма и…
Вязкое молчание обволакивало.
– Знаешь, что меня на самом деле занимает? – Макс как будто очнулся. – Твои кости даже в местах сборки легче обычного!
– А как же все эти мамы, смерти, тоска… пузо? – Тангл зевнул.
– Да черт бы с ними, – улыбнулся Реконструктор. – Проведем еще пару тестов?
– Не испытываю удовольствия от раздевания при свидетелях. – Руф протестующе поднял руки.
– Не ломайся, – попросил тот. – Обычный снимок. Хочу своими глазами увидеть их.
– Кого?
– Твои кости.
Задвинув профессиональный снобизм поглубже, Макс увлеченно объяснял Руфусу свои теории относительно того, как Сэру Коллоу удалось добиться такого результата. Разговоры о работе странным образом преображали Карвера. Нет, пузо никуда не девалось, и мама оставалась, где была. Но все это плавно уходило на второй план, а то и дальше. «Трудоголик», – подумал Тангл.
Глава 27. Личный вопрос
Эмьюз не видела ничего вокруг. Она бесцельно бродила по коридору мимо запертых комнат с мирно спящими студентами. «Если помощь Наставнику – долг, то почему внутри так гадко?», – спрашивала себя девочка.
Несчастный Гримм и без нее достаточно обижен жизнью, чтобы стать орудием чего бы то ни было. В письме мальчишка жаловался на новые порядки, на странную атмосферу, близкую к панике, царившую в аббатстве, на инквизитора, из-за которого всех держат как на привязи. Собственно, текст – одна сплошная жалоба. И только в конце какой-то лучик надежды – она. Эмьюз Варлоу. «Я, наверное, спятил бы, если бы не твое лицо в моей памяти», – писал Гримм. – «Если бы не вера в нашу встречу. Надеюсь, я хоть на тысячную долю дорог тебе так же, как ты мне, моя единственная».