Старший брат царя. Книга 2

Успокоившись, Иван приказал читать дальше. Сухоруков продолжал дрожащим голосом, так и не поняв, на что разгневался государь. Царь, уходя, приказал:

— Лайство вымарай. Напиши: изрыгал хулу на святую церковь и государя нашего. А где еретик сказал, что он не един, добавь, что с ним заодно многие бояре, дворяне и черные люди. В другой раз мы его спросим, кто эти люди. Внял?

— Внял, государь. Дозволь переписать, марать негоже.

— Ладно. А ты, — обратился он к священнику, — когда еретик очухается, выведай, кто из бояр его жаловал.

Теперь знал Ивашка, как потрафить государю, что писать и читать, а что пропустить надобно. Государю такая понятливость нравилась. Правда, иной раз он приказывал:

— Этот лай запиши. Аз ему припомню.

В тот памятный день, накануне Великого поста, гонец что-то сообщил государю, и он, прервав допрос сотника Монастырского, спешно покинул Тонинское, даже не заслушав запись допроса.

Государев возок укатил, стража за ним. Ворота со скрипом закрылись, и тут же зазвонили колокола ко всенощной. Сухоруков любил ходить в церковь. Днем и ночью ему приходилось слушать вопли истязаемых. Он не испытывал к ним жалости раз на дыбе, значит, провинились перед государем. И все же от страшной жестокости в пытошной его тянуло сюда, в церковь, к ее благолепию, где молитвы и проповеди призывали к любви и прощению обид. Здесь он отдыхал душой и телом. Тихое слаженное пение хора поднимало его над землей, над человеческой греховностью. Часто он сам восходил на клирос, и его баритон вплетался в затейливую голосовую вязь.

Сегодня он не присоединился к хору, чувствовал себя уставшим, ведь не каждый день приходилось записывать показания человека, выдававшего себя за брата царя. Он прошел в пристройку к иконе святого чудотворца Николая, поставил ему свечу. Тут не толкались — было поменьше народа. Повторяя про себя слова молитвы, он поднял руку, чтобы перекреститься. И тут до нее дотронулся малец и прошептал:

— Иван Демьянович, тебя на паперть кличут.

— Кто? — Ивашка оглядел незнакомого парня.

— От государя, говорят.

Сухоруков перекрестился и стал пробираться к выходу, парень шел за ним. Рядом с папертью он увидел возок, запряженный парой, и двух верховых стрельцов. Малец подсказал:

— К возку пожалуй.

Подошел, снял шапку, поклонился. И тут его сильно толкнули в спину, и он оказался в возке. Там его подхватили, зажали рот. Возок с места взял вскачь.

Ехали недолго. Возок скоро остановился. Сильные руки подтащили его и усадили спиной к козлам. В сером сумраке позднего вечера он увидел возле себя того самого мальца, что вызывал его из церкви. По бокам остановились всадники. Из темной глубины возка донёсся хрипловатый голос:

— Вот где довелось встретиться, Сухоруков. Шутковать нам недосуг, говори как на духу. Кого при государе перед вечером пытали?

Подьячий пришел в себя и, подумав: «Не проверяют ли это из Разбойного приказа?», — ответил:

— Люди добрые, дело государево, меня языка лишат, ежели молвлю о нем.

— А мы, молчать будешь, — головы лишим. Встряхни-ка его.

Один из них взял за шею, придушил слегка и так встряхнул, что у Сухорукова потемнело в глазах. Он закашлялся. Из возка осведомились:

— Теперь понял, что не до шуток? Так кого допрашивали?

— Стрелецкого сотника Монастырского.

В возке кто-то охнул. Хрипатый спросил:

— Как пытали?

— Плетьми и малым огнем.

— Какая вина его?

— Признался... о Господи! Язык не поворачивается сказать такое.

— Пусть поворачивается. Подьячий, у нас времени мало, не тяни. В чем признался?

— Признался, что он сын царицы Соломоний.

— Государь поверил?

— Кто ж его знает. Принялся выспрашивать, кто из бояр с ним заодно.

— Кого он назвал?

— Из бояр никого. Сказал только, что людям Кудеяра известно, что родительница его — великая княгиня. Государь же Иоанн Василич хотел вызнать бояр, приказал палить большим огнем. Но тут отозвал его боярин Афанасий.

— Что случилось?

— Афанасий сказал, что царевич Дмитрий вдруг заболел.

Другой голос из глубины возка спросил:

— Ноги сотнику крепко пожгли?

— Малым огнем, угольями кат прижигал. Горелым мясом запахло чуток.

— Сотник в пытошной остался?

— Там. Заутро Мокруша повезет его в Москву.

Это известие всех всполошило, его забросали вопросами. Однако Сухоруков ничего более толком не знал. Потом его расспрашивали о вчерашнем допросе. Он охотно поведал о гибели на дыбе Харитона и твердости десятника Акима. Наконец хрипатый молвил:

— Верю я тебе, Сухоруков, и отпущу с миром. Тут недалеко, к концу всенощной прибежишь, ежели поспешишь. Ты не дурак, думаю, язык распускать не в твоей прибыли, да и пытошные дела тебе знакомы. Мы тоже молчать будем. Скоро поймешь — теперь с тобой одной веревкой повязаны. И еще запомни твердо: твой дом, женушку и ребятишек твоих хорошо знаем. Уберечь их — от тебя зависит. А понуждишься, приду повидать тебя. Нежданом меня звать, купцом буду, товар принесу. Запомнил?

— Запомнил, Неждан.— Вот и ладно. Теперь ступай с Богом.