Старший брат царя. Книга 2

— Такой, одноглазый, Дергач вроде. Сказал, что дождется подмоги и уйдет. А мне велел опять запас делать: сухарей, луку, чего другого. А знаешь, как страшно.

Неждан успокоил:

— Страшиться нечего, а остерегаться надо. Михею я сказал, кто мы. Велел тебя на конюшне держать. Он с нами ссориться не станет. Ну, до встречи... Да, постой. По метели ходи. Смотри, как наследил.

— Я свое дело знаю. Это по лесу. А у села и лежбища моих следов нету.

— Ладно. Беги.

Теперь Неждан знал, что доглядчики не проморгали стражников, а по слабости не сцепились с ними. Правильно сделали. Теперь следят, куда повезли арестованных. За подмогой послали — это путает Вукола. Подмога опоздала, а то, что они подтягиваются к Москве, — это хорошо. Другое дело — будет ли от этого польза...

Поболее часа шел Неждан, пока не оказался на берегу глубокого оврага. Верно Вукола сказал: здесь нет лыжных следов, пропали. Сам снял снегоступы, под мышки взял. В сторону подался, соскользнул с кручи в чащобу молодого ельника, пошел по пояс в снегу среди елок. Заметил — в нескольких местах пропахана борозда — то ли звери, то ли люди прошли. Присмотрелся: семья сохатых это, может, и не одна.

По снегу брел долго, овраг углубился, справа и слева появились завалы из сухих деревьев, что сорвались с кручи, и заросли густого молодняка. Снежные борозды свились в тропу. Тут овраг расширился и вышел на речную пойму, сразу посветлело. Тропа вновь распалась на борозды, которые разошлись по пойме в разные стороны.

Здесь Неждан остановился, выбрал густой, приметный тальник и сунул в него снегоступы. Потом вернулся к завалу и проскользнул между двумя елями, стараясь не осыпать снег. Здесь, под густой кроной сосен, было сумеречно. Тут же возвышалась бесснежная бурая глиняная стена, у ее основания лежали сугробы, за которыми в уступе виднелось небольшое углубление.

Неждан перебрался через сугроб, веткой замел за собой следы. В уступе открылся небольшой грот, который дальше вглубь расширялся. В темноте не было видно, Неждан ощупью нашел ступеньки, вырытые в земле, вышел на площадку и, подняв тяжелый полог из шкур, оказался в просторной землянке, слабо освещенной зеленоватым светом, пробивающимся сверху, и красноватыми бликами от жарких углей очага. Стены пещеры были укреплены плетнем, а потолок образовывался накатом из бревен. Отверстие в потолке служило одновременно и дымоходом и лазом, рядом у стены стояла лестница. Над дымоходом виднелись порядком закопченные лапники ели. Около очага стоял длинный стол из грубых, толстых досок и такая же грубо сколоченная скамья. Все остальное пространство пещеры занимали двухэтажные нары. Над столом у потолка висела корзина, в которой лежали кое-какие продукты — подальше от зверья, которое легко могло проникнуть в пещеру.

С нар свешивались ноги в лаптях, владелец которых зарылся в сене и издавал приглушенный храп.

Неждан по-хозяйски прошел к очагу, нашел ременную петлю, потянул за нее и прикрыл творилом потолочную отдушину. От очага сразу потянуло теплом. После этого отряхнул снег с сапог и, не раздеваясь, забрался на нары, растянулся рядом с владельцем лаптей. И вскоре тоже захрапел.

2

Бортник Сургун возвращался из тонинского дворца к себе на пасеку: с утра пораньше он отнес барам свежий мед к блинам. Завтра заговенье, последний день широкой масленицы и всем, в том числе дворне, полагались блины с сытой. Теперь его провожала внучка Настенька, она шла впереди. Сургун глядел на нее и радовался: какая же она ладненькая да ловкая. И полушубок, и подшитые валенки, и толстый платок на голове не портят ее... Ни разу не оступилась с малопротоптанной тропинки, хоть другой раз к нему лицом поворачивается, рассказывая про дворцовые новости:

— ...И опять же, говорят, государь должен прибыть. Все чистят, прибирают. А боярыня Мария при государе больной сказывается. У себя запирается, девок мордует страсть как! А у нас, у боярышни, уберемся и тишина. Девок всех в девичью отсылает. При боярышне я да Оленушка остаемся. А иной раз и нас в девичью... одна Богу молится.

Сургун оступился, снег-то выше колен, приотстал. Настенька остановилась, улыбкой расцвела, на помощь ему кинулась. Он спросил:

— Сотника Юрия вспоминает?

— Не. Куда там! Как-то Оленушка позабылась, про одного воя государева сказала, что, мол, статный он, на Юрия Васильевича смахивает. Так боярышня покраснела и — по щеке ее! А ведь она добрая, редко дерется. Бывало, раньше про коня Лебедя, что Юрий Василич ей подарил, часто спрашивала. А теперь не вспоминает...

И вдруг Настенька остановилась, загородила дорогу деду, подняла на него глаза летнего неба голубей. Старик залюбовался ее личиком, порозовевшим то ли от мороза, то ли еще от чего, и сразу не понял ее неожиданный вопрос:

— Деда, а про Серегу слыхать чего?

— Господи! Нашла о ком спрашивать! Шалыганит где-то. Про тебя думать забыл. Одним словом, шатун.

Смотрит Настенька на деда, качает головой:— Не! Ты знаешь, не шалыган он вовсе. — Повернулась, пошла по тропинке. Ответила и себе и деду: — По чужой злой воле лесами рыщет, потому Шатуном прозван.