СТАТУС-КВОта

Обросшая сталью армада вермахта, вбирая и выпуская когти артобстрелов и авианалетов, расслаблено передыхала перед прыжком на столицу. Позолоченные купола её вливались золотом через бинокль в самое сердце Фон Бока и Гудериана. Меж ними и Кремлем осталась, пожалуй, одна из самых надежных оборонных сил – молитва святой Матроны Московской.

И вдруг в сгустившуюся неизбежность предстоящей сдачи столицы воткнулись два непредвиденных рычага. И переломили наступление на Москву. Шарахнуло по немецкой армаде небывалым за последние полстолетия сорокоградусным морозом. К нему присоединилась нежданная дивизия сибиряков, сохранивших в сердцах благой жар Столыпинской реформы.

Прибытие одного полка врезалось в память и преследовало Жукова до самой смерти. Он встретил эшелон с сибиряками и зашагал вдоль строя, жадно, с вожделением вглядываясь в красные, задубевшие от мороза лица, с тихим восторгом оценивая добротные полушубки, автоматы ППШ и валенки. Так шел, пока не наткнулся на чей-то неломкий взгляд. Колол им генерала крепыш, лет сорока, не отводя сталистого, недоброго взора.

– Как доехали, боец? – остановился напротив Жуков… Не мог отчего-то пройти мимо.

– Как положено доехали, гражданин генерал, – не сразу ответил сибиряк.

– Почему «гражданин»? Зек, что ли?

– Никак нет, гражданин генерал.

– Кто таков?

– Боец Свинякин. Из недобитых вами.

– Ты чего мелишь? Откуда родом? – спросил Жуков, чуя как кроется мурашками спина и цепенеют скулы: затаив дыхание, слушал строй дикий их диалог.

– Тамбовские мы. Из подкулачников. Отца с матерью вы расстреляли, гражданин генерал, когда восстание было, а нас с теткой в Сибирь отправили в восемнадцатом.

– Значит, было за что, – с усилием отодрал взгляд Жуков от багрового лица, пошел вдоль строя.

– Само собой, за дело, гражданин генерал. Без дела вы своих, русских не расстреливали, – догнал его накаленный голос.

– Полковник! Этого говоруна ко мне после боя, – велел Жуков сквозь зубы командиру полка. – Языком работать мастак. Посмотрим, как воюет.

Не удалось им встретиться после боя. Подбил боец Свинякин гранатой перед собою танк из окопа. И тот, крутясь над ним на одной гусенице, засыпал, похоронил бойца заживо. Добил-таки немец недобитого Жуковым в тамбовском восстании. Чем и вогнал в сердце генерала занозу на всю оставшуюся жизнь. Хотя и приходилось полководцу потом бросать на смерть тысячи жизней, а вот запомнилась и пекла память та, одна, посмертно одаренная Жуковым орденом Красной Звезды.

Будто некая незримая сочувственная сила, нависшая над столицей, тогда необъяснимо сцементировала оборону, вздыбилась и противопоставила себя враждебному напору псов-фашистов. Столь же необъяснимо было обмундирование наступающих: шинельки «на рыбьем меху», перчаточки, да бздюшные шарфики заполучила прущая вглубь хладной Гардарики армада – в разгар зимы.

Просчет немецкого Генштаба!? Черта с два. Генералитет фюрера уже многократно являл свою стратегическую состоятельность, осуществив заглот в утробу вермахта пол европейской России – за полгода.

Еще большую сумятицу в сознание Жукова внес допрос пленного оберштурмбанфюррера. Его спросили: чем объяснить столь легкомысленную экипировку немецких войск? И скелетно усохший на морозах офицер, дергая щетинистой кожей обмороженной щеки, ерзая по бабьему платку на груди обрубком беспалой, черной кисти, выцедил безнадежно и отстраненно (все равно ведь не поверите в эту дурь).

– Фюрер на запрос Гудериана о теплом обмундировании, сказал: «Мороз – это мое дело, погода – не ваша забота. Она будет такой, какая нам нужна».

Но все это померкло и забылось весной, перед исступленной неизвестностью: куда нацелит бесноватый фюрер главный свой удар весной 42-го? И разум Жукова, будто засеянный прозорливостью свыше, озарился абсолютной уверенностью: на Кавказ! Именно туда, в оголенное от обороны раздолье степей и перелесков, бесхлопотно ринутся железные армады – за нефтью Грозного, Баку и Майкопа. Там и конец русскому сопротивлению, лишенному московских резервов и кавказского бензина.

И тотчас именно об этом направлении сначала неуверенно, затем во весь голос затрезвонила Сталину разведка. Но тот, в который уж раз, закостенел в упорстве: резервы из Подмосковья он на Кавказ не перебросит, не оголит столицу. Слишком свежо кровоточил в нем недавно пережитый страх за едва не павшую Москву. Итогом коего стал свирепо и кроваво – потаенно вырытый в Куйбышеве бункер, куда нацелился, было, нырять Сталин со всем правительством.