СТАТУС-КВОта

– Я это помню, – его, рояльного телка, корежило от бандерилий, воткнувшихся в него и предназначенных матерому быку. – Сейчас поедет моя крыша: зачем «Цельсию, 42» надо укладывать Чукалина на цимесы Скворцовой?

– Так ты уже согласен?

– А у меня есть выбор? Но… это же дурдом, скандал на всю Европу! Включить какого-то бешеного дундука в гастрольную поездку… без подготовки и без визы…

– Все визы и афиши сделают в Москве, как только он дает согласие поехать с нами. На подготовку и шлифовку его репертуара у тебя неделя. Его «Прелюд», «Полишинель» и «Сонатеныш», его «Аппассионата» поставят на уши любой концертный зал и сделают нужный нам скандал в Европе. Теперь ты это знаешь лучше нас.

Она смотрела на Гусинского: перед ней истекала слизью безнадеги выхваченная из воды и брошенная на жар песка медуза. Дело сделано!

В ней опадала неистовая, целевая цепкость и заменялась тяжкой чернотой усталости и горечью.

Гусинский дрогнул, зябко запахнул халат: от вызывающе-роскошной и безжалостной самки только что распявшей Борика на шестиконечной плахе, тянуло ледяным сквозняком. Он разлепил спекшиеся губы, спросил как свой-свою, запертую с ним в одной клетке:

– Ирэн, я отупел, наверно… Убей – не состыкую эту катаклизму… Ты подняла здесь столько пыли, сюда вмешался сам «Цельсий, 42»… меня размазали по стенке… И все из-за чего?! Чтобы тебя, фемину-приму на Кавказе, распечатал какой-то гой… Да стоило тебе самой лишь пальцем поманить его… Пацан на цирлах прибежал бы, приполз на брюхе!

– Не меряй по себе. Я… делала это все два года… Манила, прилеплялась, вертела бедрами… Я так старалась, Борик.

Она смотрела сквозь Гусинского, горячечным и воспаленным блеском полыхали глаза.

– Но он остался холодным, как собачий нос… Я перестаралась, Борик! Дура, что я сделала! Теперь на знаю, что делать дальше… в петлю, что ли?! Самой ползти к нему!? Так не поможет!

Она зашлась в рвущим слух плаче.

Сидела, содрогалась в слезах перед маэстро не прокурор и не судья, чью мантию пошили на «Цельсии,42». Рыдал, размазывая слезы по щекам созревший для любви детеныш, раздавленный первой, безответной страстью. Которого расчетливо впрягли в массивно-неподъемную арбу, катившуюся по трупам из тьмы веков – на Талмудических колесах.

Гусинский, блистая красноречием и страстью, вогнал в трубку итоговое предложение: бригадные гастроли по Израилю, где семь концертов в Хайфе и Телль-Авиве. В бригаде четверо: Скворцова, Магомаев, Гусинский и Чукалин.

Организатор и распорядитель – несравненная Ирэн. Гусинский в первом отделении играет Дворжака, Шопена и Чайковского. Второе отделение – Чукалин с Магомаевым поют: романсы, песни, арии из опер. И на закуску – чукалинское фортепиано, «Прелюд» Рахманинова, «Полишинель», а так же «Сонатеныш» в исполнении автора. Шлифовкой этого маэстро готов заняться сегодня вечером.

Распределение гонорара – Чукалин получает 40% – как композитор, пианист и вокалист. Все остальное – делят на троих.

…Гусинский, сморщившись, терпел, давил в себе изжогу: неукротимо хищно грызла пищевод с желудком разлившаяся желчь («Говнюк… сопляк… за что козлу сорок процентов?!»)

– Откройте шкафчик над роялем в спальне, Борис Арнольдович, – предложил далекий голос в трубке.

– Зачем? – оторопел Гусинский. Перехватил трубку левой рукой и вытер правую, вспотевшую ладошку о халат.

– Там желтенький пакет. В нем сода. Полчайной ложки на стакан воды и выпейте. Станет легче.

– Благодарю, – сказал Гусинский. Пупырчатой гусиной сыпью крылась шея, – я это сделаю. Так вы ко мне придете в двадцать-тридцать? Начнем работать над «Прелюдом».

– Не смею тратить ваше время, Борис Арнольдович.

– При чем тут мое время? Мне надо шлифануть вашу программу, прилично причесать ее, нас будут слушать зубры исполнительства.

– Вы едете втроем, Борис Арнольдович.

– Что это значит?

– Я не поеду.

– Вас не устраивают сорок процентов? Кошмар… Вы что, хотите пятьдесят?! Но, уважаемый коллега, я вынужден сказать: среди приличных людей это зовется бандитизмом! Когда я поведу вас к Кабалевскому, чтоб сделать из Чукалина студента консы, гастроли в Тель-Авиве сработают на ваш авторитет железно. Вы знаете, сколько это мне стоит?!

– Я не пойду в консерваторию.

–  Не понял. Что происходит, Женя? Вам валится с неба жирный пирог с индейкой. Так разевайте рот и глотайте его! Такие пироги слетают одному на сотню тысяч.

– Я не люблю Израильский пирог. Мне бы ржаной ломоть с сальцом, картоху с редькой.

– Да что вас не устраивает, черт возьми!? Мы пересаживаем за фортепиано и делаем диплом пианиста кому?1 Студенту-мордобойцу! Чтоб остальную жизнь студент имел большие деньги и играл на клавишах!

– Я не хочу всю остальную жизнь играть на клавишах.

– Тогда на чем вы собираетесь играть!? На брусьях, на коне, на перекладине… с расквашенной сопаткой?

– На душах, герр Гусинский.

– На… чем?