СТАТУС-КВОта

Толпа спрессовано, нетерпеливо распаляясь, гудела неумолчным роем, и гул ее, расплескиваясь за ограду, уже достиг предела, когда откуда-то с небес сорвалось, рухнуло на голову, перекрывая все, размеренное громыхание неземного голоса:

– Внимайте мне, тому, кто светит!

Несметное людское скопище, слитно ахнув, пригнувши головы, оцепенело в немоте: гром голоса с небес обвалом придавил к земле.

– Мой гнев падет на вас! – свирепо выдохнул Энки в решетчатую кнопку микрофона. Закутанный по самые глаза в хлопчатую серятину хламиды, он влип спиной в ограду у ворот. Сказал и присмотрелся к сияющему шпилю храма: блескуче – медное копье, вонзившись в небеса вибрировало в децибелах звука. Тысячекратно усиливала его коробка рупора, приклепанная ночью. Вдоль купола вкрадчиво, пока едва заметно струилась из под крыши размытая слепящим небом струйка дыма: светило РА, взбираясь в апогей зенита, кинжально вонзило пучок лучей в центр линзы у окна на крыше. И та, преобразуя свет в сияющую плазму, уткнулась огненным кружком в связки сухого тростника под балкой. Тростник уже дымился.

– Вы, отторгающие свет, восславили в безумьи тьму, и в ней погрязли – рокочуще срывалась с неба укоризна – вы возвели жилища идолам: полузверям и полулюдям. Забыв меня, дающего вам жизнь, вы поклоняетесь уродам, которых сотворили сами. И те, зовущие себя жрецами, ведут всех к преисподней!

– Я покарал гнездилище грехов и лжи, воспламенив его лучами! Смотрите и запоминайте!

Толпа утробно, стонуще завыла: тугие клубы дыма, дырявя слюдяной купол храма, взмывали в небо. В их черной сердцевине затеяли багряный перепляс змеино-быстрые всполохи пламени.

– Вод-ы-ы! – истошный вопль жрецов хлестал из окон храма. Их подхватили средь толпы хабиру: надсмотрщики, сборщики налогов, корчмари, менялы –одетые под козопасов, пастухов, каменотесов.

– Несите во-о-оду!

Матерый, кофейно-бурого окраса козопас, спаливший кожу под лучами солнца, стирая пот со лба, всмотрелся в орущую поблизости мордашку доброхота: «Неси-и-те воду-у…». Шафранно светлого оттенка кожа на лице по поросячьи багровела в вопле, над кривоватым шнобелем мышатами разбежисто метались глазки, холеные две кисти в курчавой рыжеватости пушка, убереженные от знойной черноты загара, терзали бурый холст протершейся хламиды: хабиру волк – в овечьей шкуре!

– Воды? Вот и пошел туда! Неси им свою воду, «хиби», поссы на огонек! – Взрычала озверевшая натура козопаса и сокрушительным коленом поддала в зад переодетую фальшивку.

Хабиру визгнул: его подхватывали хлесткими тычками и гнали с ускорением к дверям пылающего храма.

Вопили здесь и там: обернутые в рубища Хабиру распознавались сразу: как кляксы жира на воде. Их волочили к храму, вбивали в открытый дверной зев. А, завершивши дело, закрыли с грохотом черненую массивность двери. И подперли надежно сучковатым дрыном.

Вспухал за дверью сверливший уши крик.

– Я отвращаю лик от всех, забывших божество мое! – Вновь рухнул голос из под небес.

Темнело. На раскаленный шар светила угрюмо наползала чернота. Толпа слепившаяся в многочленистую плоть, завыла, опускаясь на колени. В лазурные чертоги дня свирепой, пачкающей сажей вламывалась ночь. С животным ужасом толпа следила, как пожирает тьма сияющее солнце.

– Смотрите…и запоминайте…– все глуше, отдаленней грохотали небеса.

Ночь – дикий, непроглядный мрак окутал землю. Вжимаясь в прах земной, в предсмертном ужасе ерзала в пыли распластанная чернь. Алмазным хищным блеском полыхали звезды, прокалывали стрелами лучей из поднебесья мертвящее безмолвье города. Его терзал, пронизывал ревущий факел пламени над храмом и вой горящих заживо жрецов с Хабиру – за каменными стенами.

 – Увиденное расскажите тем, кто предпочел мне идолов из камня. Я возвращаю KI свой лик, – угрюмо выдохнул, пророкотал Энки спустя минуты.

Надсадно, загнанно стучалось в ребра сердце: вражда простолюдинов к храмовым жрецам, к Хабиру неукротимо полыхала среди черни, чьим символом стал подпиравший двери дрын. И загасить вражду могла лишь жертвенная кровь.

Мрак ночи таял. Блеснула ослепительно из под диска дуга сияющего света: РА возвращался к людям. Стремительно светлели небеса. В неистовом восторге ревело сборище под ними. Протуберанцы ярого огня, объявшие уж половину храма, почти что растворились в свете солнца. Оно очистилось и плавило теперь небесный купол с ликующей и прежней мощью.

– Раз, голубок! – Взревел, осклабился вдруг козопас, задравший голову: в горящей, белой тунике, спасаясь от огня, скакнул в окно и полетел, крылато трепеща, служитель храма.

– Летишь к Анубису? Пусть твой Амон тебя подхватит!

Глухой шлепок о камни включил в работу хор. Толпа заржала, взвыла, подхватила:

– Два, голубок! – Второй пылающий комок метнулся из окна.

– Три, голубок! – Ревела в унисон уже вся площадь. Из окон выпрыгивали вперемешку жрецы, служители, Хабиру. На каменной осклизлости булыжной мостовой, искляксаной шмотками мозга, валялась скрюченная, чадившая горелым мясом человечья плоть: венец творения Создателя.