СТАТУС-КВОта

– Кутасов, у вас через пару дней может дать дуба пара отщепенцев – антисоветчиков: духобор из Буяна с его шмарой – черносотенкой. Так ты особо не суетись. И суетливых из прокуратуры придержи, если такие обнаружатся. Обычное дело, нападение зверя. У вас там, говорят, медведей до черта развелось.. Понял?

Кутасов схватывал и понимал такие звонки слету и бесповоротно, поскольку они, во-первых были нечастыми, а, во-вторых, ему и в голову не приходила идиотическая попытка не исполнить сказанное.

ГЛАВА 31

Витте шел к государю. Внутри ворочался, опасливо поскуливал страх, угнездившийся в нем с утра. Еще на постельной подушке разум, едва отпочковавшись от химеры сна, припомнил грозную необходимость визита к императору. И Витте вдруг ужаснулся – впервые ужаснулся той глубине пропасти меж ним и Романовыми. Он, Витте, волею Ротшильдов и рока, заброшенный в премьерское кресло, был одной из тысяч сановных дворняжек, вертевшихся на служебной привязи подле тысячелетнего трона.

Его шерсть, клычки, коготки, его дрессированный сановный брех – все это служило трону и наследственно восседавшему на нем. Этот, восседавший, был вправе бросить мозговую кость со стола. Но мог и пнуть жестко, вышвырнуть за освященные веками стены – на прозябание.

И вот сегодня предстояло, вздыбив шерстку, зарычать, залаять, принуждая монарха к исполнению дворняжьих, тайных замыслов.

Витте отворил массивного дуба резную дверь. Вошел в теплое, ароматически обьявшее пространство кабинета. Увидел сутуловатую спину царя, стоящего лицом к окну. Ну, с Богом… или с Бафометом.

«Не рассусоливать, Витте, с ним! Не размазывать дерьмо по тарелке!» – возник в голове фальцетно-властный наказ Ротшильда.

– Здравствуйте государь, – взломал тишину Витте. – То, что произошло на площади, может стать началом конца.

– Конца чего? – помедлив, тускло и глухо отозвался царь. Не обернулся.

– Династии и империи. – Стал наращивать упругий напор Витте. И ошеломленно осекся: царь развернувшись, вздыбил усы. Под ними образовался белозубый провал разинутого рта, из коего плеснул неслыханной доселе злой, пронзительный речитатив:

– Черный во-о-о-рон! Черный во-о-орон! Что ж ты вье-о-шься надо мной!

Премьеру стало дурно: что сие… отставка?! Тычок под зад песенным коленом!

– Вам нужна моя отставка, государь? Я готов, Ваше величество… если она принесет спокойствие империи.

Царь молчал, сверлив все понимающим взглядом, шарил им, как лучом фонаря, в черной дыре обмершей души.

– Я оставляю вас, Ваше величество…наедине с революцией...

И вновь не отозвался император, глядя с брезгливостью сквозь в Витте куда-то в династическую даль. Так что это…конец?! Вот так все примитивно кончится, не начавшись?

Шатнуло премьера, повело. Но устоял. И тяжко развернувшись, как опоенный после скачки конь, пошел Витте в дверь, ожидая хоть малый шорох, хоть междометие вослед. У самого выхода содрогнулся всем телом, задышал: царь наконец-то подал голос.

– Ваше отбытие столь оскорблено-торжественно, будто у вас есть нечто менее скучное. Или наконец – разумное.

– Смею надеяться, я принес разумное предложение, – все глубже дышал, всасывал живительный воздух Витте.

– В чем его суть?

– Теперь, когда сдан порт Артур, Дворцовая площадь залита кровью, а революция неотвратимо вспучивает толщу народа – дальнейшая война с Японией становится для нас самоубийством.

– Так поезжайте и заключите мир с Японией! – вдруг рухнул в западню император. Безвольно и слепо рухнул. Стоял он вяло – раздраженный и обмякший.

«О Господи, как надоело…как гнет к земле тяжесть шапки Мономаха. Когда все это кончится!? И кончится ли вообще?».

Окалиной и шлаком опадал в премьере только что терзавший ужас. Додавливать и дожимать монарха предстояло!

– Мир с Японией потребует жертв, ваше величество. Говорю это с душевной скорбью.

– Каких?

– Территориальных. И не малых.

– Что вы уже посулили японцам над полутрупом империи? Дальний Восток? Сибирь до Урала? – с вялой враждебностью спросил монарх.

– Государь… мне действительно лучше подать в отставку! – вздыбился премьер. – Поменяйте коня на этой, залитой кровью переправе! Я неимоверно устал не от забот и дел – от недоверия к себе. Найдите слугу Отечеству помоложе и податливее, государь. Я с радостью освобожусь от хомута премьерства.

– Древние говорили: уходя – уходи. Заключите мир и мы продолжим эту тему, – застегнутый на все пуговицы царь уронил фразу с династических высот. – Что еще у вас?

Витте протянул папку.

– Здесь Манифест к народу.

– Опять, некая, вашего производства, казуистика…Впрочем авторство этого манускрипта предстоит уточнять Столыпину: насколько он стерилен, без примеси французских банкиров.

Царь не мог выразиться определеннее: все еще не было обещанного рапорта от Рачковского, поскольку Столыпин принимал дела от Трепова.

– Что в этом манифесте?

– Государь! Вы даруете народу незыблемые основы свободы, неприкосновенность личности, свободу совести…

– Совесть может быть несвободной? Ее возможно заключить в узилище? – Перебил монарх.

– Свободу слова, собраний, союзов. Вы признаете Думу законодательным органом.