СТАТУС-КВОта

– В твоих словах, пришелец, заложена именно та суть, что изложил твой друг? – Спросил Настоятель с черным, волосяным тюрбаном. Солнечная спица из под крыши сместилась с его головы. В глазах храмовника разгорался бешеный азарт гончей перед колючим кустом. Туда только что шмыгнул, едва не схваченный пастью заяц. Вожделенно цвел, благоухал в этой пасти вкус близкой крови и мокрой шерсти.

– Молчишь, пришелец? Ты подтверждаешь свою недостойность касаться даже языком Сакхья-расы и Мадхурья-расы?

– Устами моего друга двигал страх перед вами, Архонты. Мною сказано то, что сказано. Я отрицаю эти две ступени совершенства. В них порочная суть.

– По… роч… ная суть?! – Глаза второго, отягощенного жиром, лезли из орбит, колбаски пальцев стиснули склизкие костяшки четок до рези в коже.

– Они порочны и оскорбительны, – подтвердил гость, непостижимо беззаботно переступая черту между жизнью и смертью.

– Тогда разъясни нам, ничтожным слугам Бога, в чем эта порочность, – кротко и ласково попросила голова под черным волосяным тюрбаном, ибо заяц выпорскнул из колючего куста. И ринулся в ровное поле, где ему не было спасения от яро-гончего, зубастого азарта.

– В отличие от вас, мудрейшие, я не могу пороть моего Бога розгами, подобно строгому родителю в «Ватсалья-расе». И не стану затаскивать его в супружескую постель, расстеленную «Мадхурья-расой». Господин мой, Владыка чертогов небесных, прости мне кощунство этих слов, – с неистовой, покаянной мольбой поднял гость глаза к давящему сумраку под сводом храма. – Не мною они порождены, лишь исторгнуты протестом моим.

– Утоли наше любопытство до конца, – вонзил в гостя торжество предстоящей расправы третий, тот кто с муками постигал «Бхагавад-Гиту» вонзил в того, кто постиг ее с ненавистной и непростительной легкостью. Продолжил.

– Ты, может, отрицаешь и главную истину Парабрамизма: о том, что мир окружающий нас – ничто! А расы, населяющие его, нуждаются в чистке. И каждый должен стремиться быстрее покинуть это скопище страданий и грязи, покинуть для самадхи (постижение бога). И мы должны помогать в этом стремлении: быстрее покинуть этот мир.

– Изреченное тобой не истина. Это всего лишь выбор немногих, чей разум оскоплен ложной догмой, – полыхал слепящую глазурью очей пришелец, не опуская их перед брамином.

– Это не он сказал! – ужалено воспрянул над каменным полом Бхарато Арабо. – Не он, святейшие! В нем говорит болезнь и помрачение от зноя! Идем, Исус, брат мой, тебе необходимо лечь и отсосать пиявками дурную кровь. Да встань же!

Он дернул Исуса вверх, вдев руки под мышки упрямой плоти. Нарываясь, стал поднимать ее, обвисшую неуступчивым протестом.

– Я повторяю: не бойся их, Бхарато, – не повышая голоса, поднял глаза Иисус. Обдал объятого ужасом проводника ультрамарином укоризны. – Нас пригласили для того…

Его прервал хлопок ладоней – сигнал двум стражам. Бесплотными тенями, удушливо пахнув едким потом, возникли рядом рабы – гиганты. Лоснясь клубками мышц, вцепились в Арабо. Отдернув от Исуса, понесли над полом. Обрушили в пяти шагах на ноги. На шею Арабо, на затылок рухнуло горячее и мокрое мясо чужой ладони. Капкан из пальцев сдавил шею. Чуть слышно хрустнул шейный позвонок, сдвинулись хрящи, едва оставив глотке щель для воздуха. Бхарато, распирая грудь, втянул в себя с хрипящим свистом порцию бесценного теперь, удушливого зноя. Мозг с воспаленной жадностью пульсировал, гоня отчаянный приказ груди и ребрам: работайте! Я гибну!

– Итак, по-твоему, наш разум оскопили ложной догмой, гласящей, что весь мир вокруг ничто, – продолжил прерванную речь третий храмовник, – но ты, конечно, мыслишь по иному. Тогда открой нам истину.

– Я здесь не для того, чтобы рушить чью либо ложность веры. Это уже сделала мудрость индуизма.

– Какая именно?

– Позвольте мне, мудрейший, напомнить вам то, что вы конечно знаете: одно из откровений Кришны в «Вамане Пуране» Там сказано: «Ложна та вера, что призывает отказаться от настоящей жизни, ради будущей. Разве не истина, что вечная жизнь начинается на земле? Твори добро делами и ты откроешь для себя исток вечной жизни».

Он считывал все это отстраненным умом, не отвлекаясь Разумом от Арабо в руках рабов. Оттуда доносился полузадушенный, предсмертный хрип выдохов и вдохов. И разум Исуса изнывал в сомнении: стоят ли изрекаемые им истины истязаний друга? И пытка эта становилась нестерпимой.

Он встал. Смерил свой гнев и бунт. Склоняясь в низком поклоне перед храмовниками, дал слово трепещущему в жалости уму, для коего мученья друга стали нестерпимы.

– Светлейшие, вы пригласили нас, чтобы сверить наши воззрения на мир. Мы это сделали. И обожгли друг друга нашим различием. Мы разные. Как гость, я был неблагодарен и готов…

– Мы не закончили беседу, – прервал Исуса главный, – она нам любопытна. Так в чем еще, по твоему, порочность наших догм?