«Ты видишь их!» – сказал облачный столб, окутавший Архонта, готовя Моисея к делу.
Видел Моисей. Меж двух оплавленно-блескучих стен, напитанных глубинно-малахитовым свечением, в далекой горловине водного тоннеля, застряла груда колесниц. Оттуда, издалёка, тянулся явственно и ощутимо экстракт из паники и страха.
«Не медли, завершай!» – нетерпеливо подтолкнул к итогу Вездесущий.
Собрав все силы, влил их Моисей в налитую каменной усталостью руку, чью мощь неисчислимо усиливал Мате. Пастуший жезл таил в себе нещадное и живоглотное могущество Архонта – змея, готового впрыснуть яд в любую сущность: от гойского младенца – до целого народа Мицраим.
Он поднимал Мате: скукожилась в насилии душа, исторгла завершающий приказ морской, застывшей неестественно стихии:
«Сомкнись!».
Исчезли скрепы, сковывавшие воду. Стены тоннеля, обретя текучесть, с шипящим, тяжким гулом рушились и заливали дно. Проран слипался в бурунном бешенстве соития. Белокипенные стихии удаляясь, достигли и ударили по воинскому скопищу. Отсюда со скалы увиделось: образовался гибельный хаос из лошадей, людских голов, обломков колесниц.
Он всплыл, расползся по бурлящей круговерти. Затем стал исчезать. Исчез.
Бесстрастно, равнодушно разливалось к горизонту кобальто-масляная гладь. В ней отразилась пухлость безмятежных облаков.
Стоял лицом к ней Моисей. Соленая мокреть сползала по щекам, истаивала в бороде. Толкались в спину вой, верещание, сладостные визги. Восторг свободы от Египта исторгали глотки. Плясали локти, пейсы в безумном пароксизме первобытного канкана.
«Слизень. Ему нужна замена» – с бесстрастным отторжением вобрал в себя Архонт настрой и состояние Моше.
На смену отторжению ударила и затопила гневливая тревога: его настиг зов с выси – явиться на Совет. Иль трибунал. Итак, вернувшийся из Киммерии брат, познал все сотворенное с Египтом. Теперь беснуется в протесте. И требует Энлилю кары волею Совета. Все впереди. Все впереди!
Он вторгся в разум Моисея, впечатал повеление в него:
«Веди народ к горе Синай. Веди через пустыню Сур и через Меру. Придешь в Елим, там финики, вода и отдых. Когда прибудете к Синаю, разбейте стан. Там будет мое Слово: что тебе дальше делать».
Минул месяц нисан, месяц пути. Когда пришли в Елим – напились из источников, наелись фиников и взяли с собой воду. И вновь в дорогу, к указанной им цели: к горе Хорив в Синае, через синайскую пустыню.
Густела кровь в жилах от жажды. Слепящий знойный ад клеймил тела язвами ожогов. Надрывно содрогались груди в кашле, отхаркивая черные шмотки из пыли. Пот заливал глаза лишь поначалу. Затем иссякла влага в мышцах и с тихой обреченностью закрылись поры в коже, предоставляя раскаленному светилу сжигать ее всухую.
Несметная толпа ползла среди визгливых посвистов песка под ветром. Барханы и лощины меж ними оставались позади, усеянные рафинадной белью обглоданных костей, цветастым, брошенным тряпьем, корзинами с игрушками, рваньем изорванных, ощеренных чувяк. Лишь серебра и золота не оставалось: его пескам не отдавали, а, истощаясь жизнью, грузили тяжестью металла братьев и сестер, чтоб те, зарытые затем в песок, передавали злато детям: их берегли, им отдавали все.
Старейшины и Моисей шли впереди. В один из бесконечных дней желудки женщин и детей переварили по последнему куску маисовой лепешки. Ночь накрывала голодом и беспросветным пологом изнеможения орду непрошенных пришельцев.
В нее стали вонзаться крепнущие крики к Моисею:
– Ты нас собрался уморить безводьем, пеклом, голодом?!
– За что оставил нас господь? Зачем мы вышли из земли Египетской? Нам лучше было умереть там в Бейт-га-бор (тюрьма, яма). Мы все сидели у котлов, полных мяса и было вдоволь хлеба на столах… там жить и умереть хотим, веди назад!
Встал в полный рост Моше, к народу обратил сожженное до черноты лицо. В завитках усов и бороды прорезался белью зубов рот, исторгнул горечью и гневом накаленые слова:
– Я возвращаю вам вопрос: зачем вы вышли из Египта? Там ели вдоволь мяса с хлебом! Ограбив Мицраим, оставили вы горы трупов у соседей, злорадствуя их горю, оставили зловонную и злую память о себе. Зачем вы вышли из Египта? Чтобы теперь скулить собакой, перед которой разверзла волчью пасть пустыня? Алкали вы свободы? Так пожирайте же ее, свободу вашу! Тот, кто не трудится, не должен ничего иного есть!
Стон, плач детей и женщин, зубовный скрип мужчин были ответом.
Всю ночь молился Моисей, вздев руки к небу. И были всклень налиты они горечью эмуна (твердой верой). Разум держал на алтаре молитвы лишь одно явленье: спустившийся с небес светонесущий облик: к нему была молитва, к тому, кто весть принес о фараоновом прощении, кто излучал добро.
Терновый куст спалил и выжег радость языками зла, он был заменой и обманом Первого явленья.
Молитва, испаряясь с уст, пронзала ночь сострадающей птицей. Она достигла цели. И привела с собой подобных – перепелов.