СТАТУС-КВОта

 – Я усмирил гнев Духов подземелья ненадолго. Они проснутся, как только я оставлю вас вниманьем. И лава все испепелит.

– Отныне домом нашим станет пустыня?

– Когда изучите Закон мой и пропитаетесь им до последней мышцы, я поведу вас в земли Ханаана, где реки молока и меда. И будет вашим все.

– Мы испытаем на себе всю силу ханаанеян… она неодолима! – в отчаянии взмолился Моисей.

– Закон мой возбудит вас мощью. Эйма и цира (ужас и шершней) пошлю перед тобой. И буду обращать к тебе тыл всех врагов твоих: ханаанеян, евсеев, амореев и хеттеев, ферезеев и иевусеев. Ве – гихэхадтив! Ва йаку ле-фи харев! (Уничтожу их следы! Поражу острием меча!) Вы овладеете народами, которые больше и сильнее вас, когда в вас вселятсяся Тора и Мишна, Талмуд, Невиим и Кетувим. То мой Закон!

Ки шэми бэ– кирбо (Ибо имя мое внутри него)

 – Когда придут Хабиру… мне их возглавить, Адонаи? Но все стада людские идут за вожаками… разве там нет того, кто их ведет?

– Он есть и ты заменишь его имя именем своим. Оно такое же.

– И мне позволят это сделать без войны и крови?

– Так будет. Готовься.

Бог развернулся. Взмахнул крылами. Огрузлым, тяжким вихревым подъемом взобрался в высоту, истаивая в жаркой, красноватой мгле. Исчез.

…Ночь опустилась на пустыню. Вобрала в зыбкость полусвета людскую утомленность, пот, злобное бессилье. Распластано валялись, остывая на песке, прожаренные солнцем мощи, едва обтянутые кожей.

Два раза в день: с восходом и на закате съедали горсть сушеных фиников, кусок маисовой лепешки. Вода – гоморра на десятерых, на трое суток. Уже едва плескалась обжигающая влага на донцах глиняных корчаг.

Но неизбежен и неумолим был Моисей и клан его левитов, врезавшие в озлобленность мозгов святые постулаты Декалога:

«Не убивай».

«Не делайте себе богов серебряных и золотых, не делайте себе».

«Не кради».

«Не желай дома и жены ближнего своего».

И так – по два, по три часа подобного.

…Затихли шорохи и голоса в оцепеневшем необъятном стане.

Спал, сжав в руке свой жезл Пророк – в тройном кольце сподвижников его. Боролась стража с гнетущим наползаньем сна. Луну, взиравшую с чистейшей высоты колдовским, круглым ликом, заволокло вдруг черною, откуда-то приплывшею куделью.

К полуночи неодолимая, неведомая воля сомкнула стражам веки. Они валились на песок. Последний из них рухнул, сжимая рукоять меча закаменевшей кистью.

Шагах в пятнадцати бесплотно и бесшумно приподнялась тень. Поднявшийся прислушался. Толкнул, соседа в бок. Тот – близлежащего. Вставали силуэты, подтягивались к спящему кольцу охраны.

Главарь мятежников вырыл из песка зарытый еще вечером булыжник. Неслышно извлекали камни из хурджинов, из-под песка все остальные.

Главарь прицелился, метнул камень в средину круга, окольцованного стражей. Мгновение спусти из темноты чуть слышно хрустнуло ребро грудины. Содрогнулся и застонал Моше. И тотчас, пронизавши сумрак, сорвалась с рук стая каменьев: дробила кости рук и ног, впивалась, рвала тело у Пророка, поведшего всех к очищенью.

Все стихло. Плавали в бездонном забытьи левиты, спал Аарон. Над его братом, почти засыпав тело, бугрился холм каменьев. В разбитой голове Пророка истаивал последний просверк Декалога: «НЕ УБИВАЙ».

ГЛАВА 43

Воркующе и осторожно приступила к делу жрица Юфь, ибо всем им предстояло унести в глубины моря с этих хазарских песков не только ликованье сытой плоти, но и насыщенную древним обрядом память. А она нуждалась в точных деталях сотворенного: где, когда, как вела себя в обряде жертва, и, главное – она должна сама сказать все о себе.

– Как звать тебя, мой ангел? – спросила Юфь. Молчала жертва, осмысливая происходящее, и темной предгрозовой невзгодой, предчувствием страданья полнились детские глаза.

– Я спросила, как твое имя? – охладела голосом жрица.

 – Я хочу пи-пи, – опять не выдал имени ребенок, пока что бессознательно сопротивляясь враждебно– чужеродному вокруг себя. Да, ангелом он был. Но не ее, не этой, бесстыдно голой, с кроваво-красными губами.

 – Ты вредный мужичок, – помедлив, попеняла Юфь, – Конечно же, мы сделаем тебе пи-пи. Твое брюшко должно быть чи-и-и-истым. Вставай, потс.

Малыш поднялся. Но тут же шлепнулся на задок: не держали еще ножки, и плавала в эфире голова, не отошедшие от двухсуточного полотняного плена и снотворной дури.

Юфь прихватила за бока и вздернула увесистое тельце. Прижала к силиконовой груди левой рукой. И, приподняв его отросточек холеным пальцем, велела, уже не скрывая прущего наружу омерзенья:

– Ну, очищайся побыстрей, свиненок!

Светлая струйка дугой ушла в песок. Хазарский берег впитывал ее в себя, едва приметно прогибаясь от тяжести обрядового очищенья.

– Как пацана назвала мамочка? – вновь попыталась разрешить непредвиденный затор нагая жрица.

 – Ни мамочки, ни папы нет. Вы скажете, где они? Вы скажете?… – переспросил он со слабой, сразу же угаснувшей надеждой. – Тогда зачем вам мое имя?

– Ты скоро их увидишь, – пообещала с ледяной усмешкой Юфь – хотя… не так уж скоро. Тебе придется терпеть. И очень долго.