СТАТУС-КВОта

Симу иш – харбо аль йэрехо! (Вложите каждый меч свой на бедро свое – др.евр). Глупцы! Не распознавшие единого в одном Законе! Один твердит: «Люби ближнего своего, как самого себя». Другой зовет:» Убей лучшего из гоев». Что здесь противоречие?! Гой – не иврим. Он скот, навоз, отбросы, такие же, как египтяне, ханаанеяне, филистимляне или персы. И потому любой из них – не ближний. Его и надлежит убить, распять, ограбить, обмануть для пользы, процветанья ближнего.И сделаете то же самое и со своим, когда он сольется со скотом двуногим – с чужим нам по крови и обычаям.

Тогда как ближнего, того, кто в этом стане, с кем ночь встречаешь, делишься водой и ман и фиником – того и надлежит любить и защищать. В чем здесь противоречие, глупцы!?

Когда блюсти научитесь Закон – тогда дам вам народы в рабство вечное, богатство их – в имущество для вас. И города их – для жилья детей и внуков ваших.

Вы видите: я ваш господь и с вами. И потому поставлю между вами клятву: отныне убиваю ссоры ваши. И заменяю их единством на века и на потомства. И стану обрезать сухие ветви – истреблять того, кто сей союз преступит. Симу ишь – харбо аль йрэехо, говорю я вам!

Он изрекал тьмы этих истин, еще не сознавая, что сыплет из себя скрепляющий цемент на сырость избранного им народа. И сей цемент, затвердевая несокрушимо, на века скрепит и превратит в бетон иврим-хабиру, и устоят они в свирепом бешенстве водоворотов времени. Истлеют, превратятся в прах народы рядом с ними, и смоет о них память в бездну забытья Великий Хронос. Но, натыкаясь на бетонный монолит иврим-хабиру и обтекая его в тысячелетиях, сей Хронос лишь укрепит его незыблемость и право властвовать средь остальных.

…Отпрянув от событий в пустыне, Энки вернулся к времени Потопа. Он шел на убыль, вода втекала в прежние хранилища. Заполнились уже наполовину гигантские чаши океанов.

Архонт нашарил Мегсинтом на взбаламученной безбрежности разлитых по планете вод черняво-маковую росинку Ноева Ковчега. Всмотрелся в бинокулярном приближении в объект. И ужаснулся: корабль ободран штормами до гола. Исчезли с палубы надстройки, мачты, из кормы выдран руль. Ковчег бросали с боку на бок безостановочно катившиеся валы. И все, что выжило внутри Ковчега, неумолимо превращалось в отбивное мясо.

Бескрайность вод бурлила от горизонта до горизонта И не было конца стихии. Над ней кое-где вздымались пики горных вершин. Энки обозревал их расположенность и состояние из стратосферы. Притягивала взгляд одна из них: вокруг нее быстрее спадали воды, и обнажилось на хребте уже множество террас, искляксанных зелеными мазками флоры.

Вокруг горы до катастрофы плодилась, процветала империя Урарту. А возвышавшийся над нею пик, именовался ими Араратом. Он и запомнился Архонту.

Энки содрал с себя все провода и датчики Мегсинта и, распахнувши массивную многослойность двери, вышел из него. Омытый вихрями хрононов, мозг оцепенело возвращался в явь. Все окружающее бытие болезненно царапало сознание мелочами: стены, предметы быта – здесь было душно, тесно, как в любой лаборатории.

Он вышел из нее на воздух. В саду порывы ветра трепали и подбрасывали к солнцу узорчатую зелень: кроны финиковых пальм топорщились языками листьев, взъерошено и возмущенно.

Блаженно подставляясь ветру, жмурясь, исхлестанный буйством светотеней на лице, Архонт вернулся окончательно в реальность. Она придавила тяжестью надвигавшегося: все ближе катастрофа и времени почти что не осталось. Увидев, осознав судьбу Ковчега в будущем, он был обязан внести корректировку в явь – в ее сиюминутность: исправить чертежи Ковчега. Здесь властвовал закон асуров Кундалини – ключ к био-гео-патологии грядущего хранился в Яви настоящего.

…Поодаль, вдоль ограды, молчаливо источали обожание спецы и мастера, кто обеспечивал работу Мегсинта: владыка их вернулся к ним из половодья тысячелетий, где пребывал почти неделю.

Энки всех отпустил на отдых. Взял чертежи Ковчега и внес в них исправления. Вошел в ангар, сгустившийся ультрамариновым свечением: преобразовывали сияние Ра, в ласкающую синеву подкупольные фильтры.

Он выбрал для полета «HU-U-ASHI», то была малая ракета – «птица из камня» – так именовали ее аборигены. И так она войдет в шумерский эпос.

С шипящим свистом распахнулись над ракетой створки купола. В прохладу ангара хлынул дневной жар. Энлиль взмыл в небо. Слепящая игла, почти невидимая в сиянии дня, взмыла ввысь. Ускоряясь, взяла курс к размытой зноем белопенной шапке Килиманджаро.

…Ракета опустилась рядом с деревянным кораблем. На врезанной в склон горы террасе кипело созидание Ковчега: ажурность стапелей, заштриховавших корпус, была унизана работным, эбонитового окраса людом. Стук топоров, визг пил, гул голосов стекал с корабельных высот.

Энки всмотрелся, соразмерил корпусную высоту: всего десять локтей! Успел! По чертежам, по замыслу Ковчег из не гниющей древесины Олеандра, пропитанной базальтовой смолой иль мумие с добавкой консервантов, обязан был вздыматься над водой на пятнадцать локтей, плюс надстройки. Над ними проектировались мачты – еще на пять локтей.