СТАТУС-КВОта

Взвихрив пространственно-временную субстанцию, он прорвал ее и перенесся в нынешнюю ночь. Зависнув, незримым и бесплотным наблюдателем под беленым потолком, он вбирал в себя желанный облик Виолетты. Просачиваясь флюидной эманацией в ее плоть, смакуя до изнеможения, запах духов ее, волос и тела, он мучился, терзаясь в несовместимости их сущностей – эфирной и материальной.

Она, недостижимая, завернутая в белый саван ночной рубашки, склонившись над расстеленной постелью, взбивала накрахмаленную пышность подушки. Она все еще не знала, будет ли допущена в последний раз коснуться святой супружеской плоти – и потому не вынимала шпилек из волос, держа их стянутыми в монашески тугой и покаянный узел. Точеное лицо с запавшим, темным полукружьем под глазами было иссушено бессонной ночью, но более всего – предчувствием беды. Здесь в одиночной камере для итогового пребывания воина, на нее обрушилось и раздавило понимание: мужа отпустили проститься с ней.

«Виола… ласточка… голубка… я пропадаю без тебя…» – Евгений втек в нее своей иступленной надеждой. Она содрогнулась, отпрянув от постели.

– Кто?!

Узнала. И удержав в себе панический и жалкий вскрик, окаменела. Чуть шевеля губами неслышно выдохнула:

– Ты здесь?!

«Что будем делать?!.

– Уходи. Он же назвал тебя мужчиной.

«Я не могу уйти…».

– Да уходи же, дрянь… ты знаешь, что с ним происходит… не отравляй ему последние часы!

«Я просил его уехать к Аверьяну – там было спасение!».

– Мальчишка… кто его туда отпустит?!

Розовая полутьма, напитанная излучением ночника молчала. И уже не удивляясь ничему (не было сил изумляться заговорившей с ней пустоте), стала вкладывать в нее Виолетта единственно доступный довод для истерзанного первой любовью парня:

– Ребенок, возьми себя в руки… ты сделал благое дело… теперь надо забыть обо всем… мне же стократно тяжелей… так почему я, баба, должна просить тебя, мужчину, о мужестве расстаться?

…Младший по званию из двух, сидевших в УАЗе на окраине села, с туповатым изумлением спросил:

– С кем это она? – поправил наушники, застыл весь, обратившись в слух. В наушниках сквозь шорох чуть слышными разрядами потрескивала немота.

– Студент, что ли, вернулся? Он же удрал куда-то.

Сидевший рядом капитан раздраженно дернул головой.

– Не мог он к ней просочиться: дорогу и калитку видно.

– Так она что... сама с собой? Свихнулась баба… муж на крыльце предсмертную «казбечину» смолит, а жена любовный треп с пацаном продолжает. Ну, сучка! – Сочился презрением матерый разведволк, боец, не знавший жалости, усталости и страха. За что и взят был в КГБ – везунчик, один из тысяч неприкаянных среди опаленных войною дембелей Анголы, Никарагуа и Кубы.

– Сержант Бульдошин, к вам убедительная просьба: закройте рот. Пожалуйста, – с учтивым холодком выпек просьбу старший.

– Как скажете, товарищ капитан, – помедлив сделал одолжение сержант.

«Надрессировали. Получил ЦУ, как со мной, цацей,обращаться. А вообще… какого хрена в эту ситуацию назначили меня, «бульдога»? Я же не ухом и не рылом в слежке, я прыщ на ровном месте по штурму и по схваткам, а здесь…»

– Здесь любопытная ситуация, сержант, – вдруг озвучился, будто читая мысли, капитан, – студент, который осеменял Заварзину, по слухам, ученик Аверьяна.

– Что, того самого?! – изумленно вскинулся Бульдошин, – из Грозного, что ль?

– Именно оттуда.

– Ну ни хрена себе…

– Вам не хотелось бы… при случае, испробовать на что пацан способен? – спросил капитан.

– Ха... так ползарплаты бы отдал за спарринг с ним без правил. А кто мне тот «случай» подбросит, товарищ капитан?

– Мы поработаем над этим, сэр Бульдошин, – не по статусу нежно погладил «сэром» сержанта старшой. Имел он жесткую и непонятно сокрушительную ориентировку сверху: любой ценой устроить свару «Бульдога» и студента. И чем плачевней будут последствия той свары – тем ослепительней награда за нее.

Какие-то непостижимые плелись ходы для капитана в этой дерьмовой многоходовке с бедолагой Заварзиным. Надо же… угораздить попасть на случку своей жены перед смертью. Его предназначалось доставить утром живого или мертвого в ПУРВО, а о перемещениях студента предписывалось систематически докладывать на верх. Сейчас он в доме Тихоненко, а утром, когда Заварзина изымут, студент вернется к Виолетте… обязательно теперь вернется, магнитность первой случки неодолима, куда он денется.

…Неподъемной правотой своей придавила Евгена Виолетта. Из этой правоты, из необъятности возникло вдруг и обрело узнаваемость лицо – почти забытый облик дарителя своей души:

«Ты малодушно тратишь время. Возьми дарованное Эгрегором. Ты повязан словом».

Опалило и вышвырнуло Дух Евгена из спальни: зачем бежал за «Скорой помощью»?!

Он перенесся видением к машине: белый с красным крестом короб все еще стоял у дома Тихоненко, с мертвенным равнодушием отблескивая стеклами.

«Ты повязан словом…»

Пред ним возник облик Тихоненко: его извлекали из теплового скафандра. Синюшное лицо, глаза залитые потом и слезами, распяленное кольцо иссиня-черных губ со всхлипами, мучительно долго тянут в себя воздух.