СТАТУС-КВОта

– Около трехсот. Но к ночи опустится до двухсот, – отвечал из телефона главный инженер космической оборонки Гриневский.

– Сойдет. Скафандр подготовил?

– Два доставили на склад вчера вечером.

– Я спрашиваю под-го-товил? В баллоне смесь подкорректировали?

– Сегодня к ночи подготовим – минут за десять до одевания.

– Кто выполнит?

– Кладовщик Гандурин.

– Надежен?

– Родную мать продаст за литр.

– За литр – это много. Тебя не сдаст за поллитру?

– Подстраховался.

– Смотри, там должен быть на сто процентов несчастный случай. Не выйдет – я первый раздавлю с фанфарами и показательно обоих.

– Как и положено на вашем месте.

Положил трубку Гриневский. Выключил диктофон, подключенный к телефону. Сказал самому себе: «Если не выйдет…если не выйдет, будешь землю рыть, меня спасать. Я же сказал – подстраховался. А вообще, какого черта столько пыли? Какой-то тип из Сельхозстроя…что за фря? Кто таков? Свои спецремонтники вагранки, узнав про пришлого варяга, подняли хипеш до парткома: что за дела?! Мы груши х…м околачиваем, а тут какой-то навозник наши кровные гроши за спецремонт хочет хапнуть!»

*Блок второй.

Каптерка кладовщика Гандурина. Отёчная, бульдожья морда алкогольного хроника – подпольщика. Пока что действует на него рассольный оживляж. Поутру является на работу с виду трезвым. Обещано Гриневским пол оклада и отпуск летом. По сути дела – не за понюх: состряпать в одном из скафандров «вентиляцию», прожечь под мышками две дырки. Зачем? «То не твое собачье дело». Ну не мое, так не мое.

Делов то на минуту. И велено сработать все это за пять минут до 23-х. Оплатят сверхурочные в тройном размере. Гриневский приходил сам… в кои века явился самолично главный инженер в этот кильдым.

Все готово. Скафандр на столе и шило, толщиной в пол мизинца в ящике. Свеча припасена, лежит подалее от глаз, на краю шкафа у стены. На стене размеренно цокают секундами часы с провисшей гирькой на цепи. На циферблате 10.54. Пора. Гандурин зашторил черное окно. Выглянул в коридор: квадратно-темная пустынность. Шибало в ноздри окалиной металлов, пропитавшей облупленные стены.

Взялся за ручку обеими руками и, дернул на себя тяжелую, с перекосом дверь: по-другому не поддается. Та с визгом, треском вляпалась в косяк. Змеисто колыхнулась засаленная штора на окне, едва приметно качнулась, но удержалась свеча на шкафу.

Тычком вогнав задвижку в паз, Гандурин снял свечу, взобравшись на табурет. Зажег на столе. Выудил из ящика шило, стал калить острие в свечном пламени. Металл туго поддавался жару, розовел. Через минуту, белея, почти слился с пламенем свечи. Не отнимая от свечного языка шило, Гандурин запустил в расстегнутый скафандр корявую подрагивающую лапу. Распялил пальцы изнутри в подмышке. Прицелившись, ткнул в материю скафандра сияющую раскаленность шила. Та не поддалась. Твою дивизию! Мудреная трехслойность ткани шипела гусаком, лезла в нос едучим сизым чадом, сопротивлялась.

Гандурин трижды калил шило на огне, пока под мышками скафандра не образовались, наконец, две дырки. Испарина обметала лоб, руки тряслись, изношенно, вразнос колотилось сердце. Застучали в дверь.

– Гандурин! От кого закрылся!? Водяру жрешь без нас? Давай скафандр.

Гандурин дунул на свечу, ошпарив руки жидким воском, забросил ее на шкаф. Смахнул в открытый ящик шило, с размаху задвигая, хрястнул ящиком по пальцам. Взвыл от боли. Дверь содрогалась: в нее лупили кулаками.

– Ты че, офонарел?! А ну открой! Щас вызовем охрану!

Гандурин ринулся к двери, лапнул задвижку. Та дернулась и ржаво взвизгнув, намертво застряла в скобе.

– Гандурин, тебе хана. Мы за охраной.

Гандурин, срывая ногти, подвывая от страха, рвал задвижку. Отчаявшись и отойдя на два шага, с разбега долбанул ногою в дверь. Задвижка, звякнув, отскочила, дверь с визгом распахнулась.

И кладовщик петушьим фальцетом выпустил вслед удаляющимся спинам стопроцентно надежный зазыв:

– Не дали, паразиты, кайф словить! Добьем что-ли в втроем остаток!?

Двое возвращались на рысях. Гандурин закисал в жалящей тоске: заначка – триста грамм в бутылке нагло утечет в чужие горла.

*Блок третий.

Тихоненко в скафандре, с мастерком в руке, нырнул в зияющее пекло вагранки. К железной цепи, опоясывающей скафандр, привязан, тянется ко входу металлический, крученый тросик – «нить Аридны» – по Евгену. У рваной, зияющей прорехи на стене – увесистая в человечий рост стопа шамотных блоков.

В бадье вскипает пузырями известняково-глинистый раствор. Прореху надобно заделать шамотным кирпичом.

Поеживаясь, он цапнул левой рукой кирпич, зачерпнул мастерком раствор, ляпнул у подножия прорехи, молниеносно разровнял и втиснул в жижу первый блок. Приноровившись, погнал кирпичные ряды – по три секунды на кирпич.

Через несколько минут под мышками зажглись два нестерпимых очага – ошпарено вздувалась кожа. Дышалось смрадно, тяжело – он терпеливо привыкал, пережидая жжение в груди: через загубник из баллонов за спиной тек вместо воздуха какой-то скудный, тухлый ручеек – то ли аргона, то ли углекислоты. И Тихоненко выплюнул загубник.