СТАТУС-КВОта

И потому густилось вразумленье делом: стихийной и карающей мощью наводнений, катастроф, локальных войн, землетрясений, свирепой неисчислимостью и неизлечимостью болезней, наркодурманом – всем тем, чем испытывал людей клан Энлиля: играл на черных клавишах людской натуры.

Тихоненко втягивал в себя воздух с бесплодным напряжением: потраченные на это усилия близили конец и не давали результата. Остаточная жменька целостного эпителия в легких с работой не справлялась – весь организм и сердце отравленное углекислотой, исходили неслышным стонущим воплем, обращенным к мозгу: – кислорода!

Налитые страданием глаза бригадира не отрывались от двери. Евгений звал сюда… он обещал!

Но его не было.

Два санитара, сидя у кровати, закаменели, глядя в стену: смотреть на синюшнее лицо живого еще трупа, с залитым кровью подбородком, на судорожное бессилие вздымающихся ребер, было истязанием. В угу задавленно, стонущее подвывала согнутая горем баба Лиза:

– Да что же вы сиди-и-ите… ироды… ну делайте хоть что нибу-у-удь… Господи… Владычица наша, пресвятая Богородица, избавь его от мук… помоги Витеньке, матушка… за что ему, сиротке, такое наказание… ты же ведаешь, трудяга он беспорочный, всю жизнь…

– Ев-г-гх-х-х-х-е-ен!! – оторвав голову от изголовья, зазывным клекотом зацепился Тихоненко за утекающую жизнь.

Исторг в предсмертном зове тягу ко спасителю. И этим надорвался.

Плеснул изо рта кровяной фонтан, упала голова в пуховую мякоть подушки, жадно впитавшую липкую красноту. Грудь приподнялась в последнем вздохе. Застыла, коченея. Все кончилось.

Надрывным тонким воем опросталась Елизавета. Рванулась «болерушка» со стула, но не удержали ноги, упала на колени. Поползла к отмучившемуся внучку Витеньке, кровинушке своей.

– Ой, Витенька-а-а… за что же так тебя, сиротку моего… будьте вы прокляты, семя паразитское, поганое! – Выла не она – кричала интуиция, чутье матери славянки. Оно, как вековечный компас, указывало на мстительное чужебесие, что нависало веками над Россией.

Торопливо и облегченно встали санитары:

– Бабуля… криком уже не поможешь… примите соболезнование. Нам тут уже делать нечего.

Поспешно набирая ход, поочередно сквозанули в дверь.

В шафранно-тусклом свете, заливавшем двор, увидели матерого сложения силуэт. Он двигался, пересекая двор, одолевая расстояние паралитичной рысью.

Евген достиг крыльца, залитый потом. Мучительной резью кромсало ноги, не отошедшие от сомадхи – анабиоза. Но безжалостно брошенные в работу, они трудились на износ, подчиняясь приказу.

– Ты кто? – спросил белохалатник.

– Кто нужен вместо вас, – сквозь зубы, морщась от жгуче-мышечного бунта выцедил Чукалин, – вы сделали что смогли, спасибо, досвидания.

Раздвинув руки, пришелец отодвинул дюжих мужиков к калитке, с звериным рыком одолел три ступени. И, распахнувши дверь, вошел.

– С прибытием… гостенек, – не оборачиваясь, сказала баба Лиза, сидящая у изголовья тела. Дровяным дребезгом тек из нее голос и столь же отторгающее деревянной была спина – как погулял?

Морозом полоснуло по хребту Чукалина: вторично била его ночь одним и тем же вопросом. Первым ударил воин Заварзин.

Не ответил. Оглядел постельно-смертную панораму. Ударила по глазам вопящая краснота на подушке. Все еще открытые, в рубиновых прожилках глаза Виктора повернуты к двери (не осталось у бабы Лизы ни сил, ни воли закрыть их).

«Он ждал меня до последнего! – отравленной горестью полоснуло по сердцу Евгена».

«Благослови, Господи… укрепи и сохрани дарованное мне сородичами» – зародилось в нем, окрепла молитва. Вернулась, наконец, сила в плоть его, сталистой крепостью твердели кости, мышцы.

Он поднял стул с бабой Лизой, отнес в угол, отрезая от себя окружающее бытие. А отстранившись от всего, стал исторгать слова, кои поднимались из глубин родовой памяти.

– К нашему Богу взываем мы, ибо тот Бог землю с солнцем носил, звезды держал и свет крепил.

Славься Перун – Бог огнекудрый, посылающий стрелы во врагов, ты верных ведешь по стезе! Ты же воинам честь и суд.

Мы стояли на родовище своем и с врагами бились нещадно.

И начали ведать истину, что имеем силу, лишь когда были вместе – тогда никто не мог одолеть нас, ибо мы русские и славу получаем от врагов, проклинающих нас. Пусть обнимутся Божьи дети!

Дай мне, Господи, силы вернуть воина твоего Виктора на стезю яви, чтоб обнялись мы!

Окаменела в горьком изумлении баба Елизавета – гулким набатом бил в уши, в самое сердце голос гостя. Распахивались врата ее души от неистового напора древнейшей колдовской влесовицы, на коей говорили и славили Сворога и Перуна сородичи ее долгие века до Кирилла и Мефодия.

Завершил молитву свою к Перуну Чукалин. И вытянув руки – как это делал Аверьян – распахнув ладони в изначальном пассе Кундалини,провел ими над умершим. Вбирал в себя он, ставший Исихастом, окутавший тело фотонно-нетринный слой произошедшего с Тихоненко.

Вбирал, сортировал, анализировал. Голографически незамутненно вливались в него событийные блоки.

*Блок первый.

Почти не разжимая губ, цедит в трубку нейтральные, профильтрованные осторожностью слова секретарь обкома:

– В вагранке сколько?