СТАТУС-КВОта

– Еще как посмею. Ты сам подсчитывал: при оптимальном раскладе: твои шансы – восемьдесят на двадцать. Это же много, валяй, Качиньский. Выживешь – тогда всех нас под цугундер. Выбирай: зарезанный баран или Икар с Лубянки?

Осмыслил и завершил в себе итоговый свой выбор майор. Звериной безысходностью попавшего в капкан матерого волчары сочились, истекали глаза его. Сглотнул комок в горле, разлепил зубы:

– Надеешься, обделаюсь, полезу твой сапог лизать? Смотри, скотина, как поступает настоящий, наш, бейтаровский спецназ!

Он отошел на пять шагов – с тремя, готовыми к захвату сторожами. Сжимая тело в жесткий, пружинистый комок, последний раз проник тоскующим протуберанцем взгляда в небеса. Еще раз смерил расстояние до дерева внизу. И ринулся вперед. Толкнулся о край крыши. Взмыл над пропастью. Мастеровито владея телом, балансируя, летел он вниз по дуге, готовясь к жесткому, нещадному удару по подошвам.

И он попал ими на цель! Толстенная, горизонтально протянувшаяся ветвь содрогнулась, рванула трепетно зеленым опахалом вниз к земле, надрывно треснула. И обломилась. Надломленный чукалинским прыжком пружинистый рычаг не выдержал вторичного удара. Качиньского перевернуло вверх ногами. С тугим прострельным хряском, ломая ветви головой, плечами он несся вниз. Придушенный короткий вскрик оборвало тупым смачным хрустом тела об асфальт.

Костров, сцепивши зубы, глянул на бойцов. Счет времени шел на секунды.

– Майор хотел всем доказать, что он, московская элита, умеет все, что может тот сопляк – студент. Взял руководство на себя. И прыгнул. Под ним сломалась ветка. Запомнили!?

– Так точно, командир, – угрюмый, хриплый унисон ответа оповестил: все сказанное клеймом впечаталось в мозги.

Костров включил рацию.

– Товарищ генерал. У нас двухсотый.

– Что-о-о?

– Качиньский, взяв руководство на себя, отдал приказ форсировать погоню за Чукалиным и прыгнул с крыши на липу. Он повторил прыжок студента. Но обломилась уже надломленная студентом ветка. Майор погиб.

– Вы что там… идиоты! Мы выезжаем с Левиным. Всем ждать!

Костров поднял руку к глазам. Семь тридцать. Полковник с генералом прибудут минут через двенадцать, не раньше. Значит в запасе восемь-десять минут.

– Не бздеть и телом не хилять, торчать как палка у грузина! Так нам велел Иван Алексеевич Пономарев. Прорвемся, орлы. Всем вниз. На мордах – мировая скорбь и братская любовь к летучему бейтаровцу Качиньскому. Кто выдавит слезу из глаза – дам новые портянки к сапогам.

Он ринулся ко входу, нащупывая на бегу в кармане ключ от каптерки Томина – с магнитофоном.

Полковник Левин в четвертый раз слушал доклады всех костровцев. Изложенные катаклизмы смертного прыжка укладывались друг в друга с отшлифованной идентичностью матрешек и были сцементированы закаменевшей логикой. Которую, хоть сдохни, не получалось расшатать калеными вопросами разъяренного москвича. Ответы гласили: Качиньский, воспаленный исчезновением объекта, экономя время, доказал собственным примером уровень подготовки элитного спецназа. Он последовал за студентом – прыгнул на липу. Подтверждало этот поступок оповещение по рации генерала: майор взял командование на себя.

Катая желваки по скулам, выслушивал эту бредятину Левин.

– Товарищ Дан, ваше мнение.

«Возьми их за ж…Лева…скажи всей этой кодле с точки зрения психонауки, что в голубом отсеке их Конторы стократно перепроверявшей кадры, нет и не будет кретинов, сознательно меняющих собственную жизнь на арест какого-то говенного студента гоя.

Мы занесем твои слова в официальный протокол, они утяжелят дубину, и мы обрушим ее на черепа этих кавказоидов, мы покажем этой банде, с кем она вздумала…».

– Я изучал психосоматику Качиньского в личном деле и наблюдал за ним. Его поступок соответствует его психотипу – сказал, Дан – более того, стрессовый момент преследования студента стал катализатором для этого психотипа.

В нем ускорился процесс «сатори» и «маст» – отрыв мышления от традиционной парадигмы. Если проще – это латентно-скрытая форма шизофрении. Его физическое тело стало обретать состояние «лунг-гом-па», то есть в какой-то степени способность левитировать… он почувствовал неодолимый позыв испытать все это в прыжке на дерево.

 – Дан…ты сам… не оторвался от парадигмы?! – выплывал из омута потрясения Левин.

Его предал свой?! Предал племянник?!

Полковника трясло. Он истекал бессильным бешенством, ибо нутром, биологическим родством с погибшим чуял: бред! Не мог Качиньский добровольно прыгнуть, поскольку жизнь (за коей – ни черта нет!) для избранного богом биовида бесценный дар, он не разменивается на всякую гойскую дешевку, типа: долг службы, совесть, честолюбие.

Безмолвно и уже бесстрастно наблюдал всю эту процедуру снизу сам Качиньский. Лежал он вверх спиной, на животе. Разбитый, облитый красной клейковиной череп выглядывал в дичайшем выверте из – под руки. Оскаленный в последнем крике рот отблескивал фарфоровой, мокрой белизной зубов.

– Товарищ Дан, что он успел сказать вам на лестнице? – Болезненно дернул щекой Белозеров.

– Необходимо прослушать пленку, которую Костров забрал с собой.