СТАТУС-КВОта

Подпрыгнул и вцепился в ветвь. Упершись в ствол ногами, стал невесомо и бесшумно взбираться ввысь. Добравшись до троса, сцепил зубы, превозмогая боль: горела, ныла кожа на ободранных ладонях. Копя во рту слюну, толчками разума, древнейшими спинно-мозговыми рефлексами (рептильным и лимбическим) стал усиливать анестезирующие свойства слюны. И, накопив ее, обильно облизал ладони. Боль уползала с кожи, свертываясь, в слабо щекочущий зуд мурашек.

Евген сжал пеньковый трос, дернул на себя. Спрямив дугу, трос натянулся. Испытывая его на прочность, Чукалин рвал к себе упруго-неподатливый канат. Где-то вверху над каменно-кирпичной кладкой под самой крышей дома чуть слышно звякнул металл: Бадмаевский железный якорь от лодки «Казанки» был им зацеплен намертво за стойку ограждения. Евген толкнулся от ствола и, прорывая телом хрусткую завесу листьев, ринулся к торцу дома. Стена неслась навстречу. Ударила в подошвы вытянутых ног. Спружинив ими, Чукалин глянул вниз. Под ним зиял бездонный желто-лимонный мрак.. Внизу все было тихо. И он, перебирая по стене ногами, по-обезьяньи резво стал подниматься по канату.

У самого верха под обрезом крыши, его поддела жесткая и теплая рука: Бадмаев мощной тягой помог взобраться на ограду. Перевалив через нее, Евген припал к надежной долгожданной плоти вещего волхва, чей разум, родственное соучастие в судьбе стало вторым, а может быть уже и первым родовым отцовством.

– Там, во Дворце, среди гончих назревает смерть, – возник и высочился из горла Аверьяна чуть слышный клекот – шип. Евгений дрогнул.

– Но я не трогал никого. Мы даже не встретились.

– Я знаю. Их каста сцепится между собой. Меж многими из них стена. Там, как и везде, ясуни и дасуни.

– Утратится жизнь солнечного?

– Нет, черного карателя. В их стае накал различия сейчас на пределе. Они пойдут на все. Нам будет трудно.

– Нам?! Вы собираетесь…

– Я вызрел. Теперь мы в одном роке.

– Архонт, мне нет прощенья, моя несдержанность и честолюбие втянули вас…

– Нет. Мы оба поменяли кармы. Теперь во мне зов кшатрия. А ты возвышен ИМИ и подключен к Инсайту Эгрегора.

– За что? Чем заслужил?

– Тебя испытали шудрой Тихоненко, и ты вознес его к вершине Кундалини – воскрешению.

– Меня учили вы…

– Я не достиг таких высот. Ты, порожденный кастою Орловых-Чесменских, стал индиго. Теперь вступаешь в стадию брахманства, твое предназначение – кудесник. Но приготовься к испытаниям.

– Из них есть выход.

– Да, я изучал его, зондировал твой Будхи. Ты многое предусмотрел. Нам нужен телефон Пономарева.

– Он есть у отца в записной книжке. Но я не смог связаться с ним инсайтом. Почему, учитель?!

– Отец твой-кшатрий. Ты унаследовал его характер. Но твой инсайт – от матери Чесменской. Теперь мне надо подключиться и отшлифовать детали. Сегодня на «Пеньжайке».

– Нашей пеньжайке!

– Сегодня в полночь. Но ты понадобишься раньше. Я позову. До этого найди возможность отдохнуть. Теперь мне пора. Я усыпил стражу ненадолго. Они спят в комнате. Послушай мой совет: не посещай родителей перед Пеньжайкой. Чтобы поймать тебя, каста отбросит все свои табу.

– Мне надо увидеть отца и мать, у мамы плохо с сердцем. Скорей всего, мы долго не увидимся. И есть еще одно: я должен передать презент.

Аверьян усмехнулся:

– Обещанное даже чернозадому квазимодо надо выполнять?

– Да, я должен выполить обещанное. До встречи.

– Возьми, здесь двести.

– Что это?

– Деньги.

– Это много.

– Достаточно.

Они обнялись. Евген, взяв в руки трос, перемахнул через ограду крыши, завис над пропастью гигантским пауком на паутине. Он опустился к подножию стены через минуту. И выпустил трос из рук. Белесый жгут, раскачиваясь в витых извивах, ринулся ввысь.

Чуть слышно под звездным небом звякнуло железо. И силуэт Бадмаева, маячивший на краю крыши, исчез.

Евген вошел в густую тень каштана. Обнял округлую шершавость ствола, сработавшего только что пособником свидания. Прильнул к нему щекой. И ощутил, как вкрадчивый, живительный земной сироп, отсосанный из недр корнями, насыщенный азотно-фосфорно-калийным бульоном, струится под корой наверх и растекается по капиллярам листьев, течет и насыщает их.

Болезненным сполохом взорвалось в голове: он тонет в духовитой сенной перине, истерзанный сумасшествием восторга… над ним сияющим созвездием источают счастье колдовские глаза полночной нимфы Виолетты… и пепельная бархатистость ее кожи струит с ума сводящий запах, настоянный на угасающей агонии пионов.

Все полыхнуло и сгорело, оставив в сердце саднящую, тупую боль.

Евген содрогнулся, открыл глаза. Он, стоя, спал. И все это приснилось. Измотанный событиями трех ночей, мозг отключил себя на несколько минут.

Так он стоял, сливаясь с деревом и тишиной. Потом отпустил ствол, пошел, шатаясь, не выходя из тени сквера.

Рассвет уже вливался в индиговость утра: его рассвет, в его индиговую сущность.

Пора было искать пристанище на несколько часов для отдыха.

ГЛАВА 53