СТАТУС-КВОта

– Что мы имеем, командир? – спросил с тонкой усмешкой, Дан. Он подпирал главою звездный небосвод. И сам себе ответил – от мертвого осла уши. У пацана прорезались крыла и он улетел. Я аплодирую ему, с таким, предельно шустрым экземпляром, станговится все интереснее работать. Пора идти докладывать, Костров, о том, как густо и пахуче мы облажались. Ты как на это?

– А у тебя есть вариант получше?

– Где б его взять, Костров, но вариантов нет. Ну, таки мы идем?

Они пошли к распахнутой двери под козырьком: Дан и Костров. За ними в двух шагах тянулись остальные. Ступив на первую ступень, Дан поманил командира пальцем. Шепнул на ухо:

– Пленку мне отдашь? Иль генералу? Мне – предпочтительней, вдвоем все обмозгуем, сольемся в спецконсенсусе.

– Ты о чем, Дан? – уперся в москвича серо-стальной непроницаемостью глаз Костров. Он был намерен оставаться здесь, на крыше.

– Ну, тебе видней. Но я бы на твоем месте…

– Ты на моем не будешь никогда, кол-л-ле-га. Скатертью дорога. Я задержусь. У меня тут соображение возникло. Проверю.

– Ну-ну. Я в комитет.

Дан стал спускаться. Что-то влекло к Кострову – необъяснимой сложной тягой. Но по всем параметрам устраивала москвича задержка командира. Интерпретацию костровского провала, замешенного на его упрямстве, сподручнее плести перед начальством тет-а-тет.

Костров повел бойцов к четвертой стороне крыши – торцовому обрыву. Над ними уже вступил в свои права рассвет, окрашенный фламинговым багрянцем восходившего светила.

Они остановились на краю. Прокручивая в голове шизофренический, немыслимый исход студента с крыши, с свирепою досадой отгоняя предположение, никак не мог отделаться Костров от дикости произошедшего. Сидел оно у него в мозгу болючею занозой.

Встав на колени, старлей всмотрелся в пологую покатость кровельного, многократно залитого суриком, листа. Склонился ниже. В болезненном ошеломлении сжалось сердце: отчетливо впечатался, в чистейший, облизанный дождями сурик, едва различимый отпечаток спортивного кеда. Толчок ноги был сокрушительно силен: слой краски сдвинут – содран почти до самой жести. Прыжок вел в никуда – в бездонную провальность.

– Все правильно, товарищ старший лейтенант, – сказал Качиньский сзади. – Он сиганул отсюда к дереву.

Костров встал на ноги и глянул в пропасть. Корявая могутность липы раскинулась внизу в метрах пяти. На вздутой, в ногу толщиной ветвище, кричала сливочным мазком надорванность коры. Под ней игольчато торчали обломки двух ветвей.

– Он разогнался, прыгнул. Попал на эту ветку ногами, спружинил и стал падать вертикально. В падении цеплялся руками за сучки и ветки. Вон те, потоньше обломил, в конце концов, затормозил. Спустился по стволу и смылся.

– Орангутанг, что ли!? – потрясенно выцедил сквозь зубы боец-костровец.

– Тут хрен какая обезьяна прыгнет! – качнул головой в великом изумлении второй.

– Качиньский, вы допускаете возможность этого прыжка, учитывая фактор темноты? – спросил Костров.

– Скорее всего, он выцелил ту ветку фонарем. Фонарь на лбу. Руки свободны. Особой сложности тут нет, если сработает психосоматика: освобождение от химеры риска. Задавишь страх – физический набор заученных движений сработает на автоматике.

– Вас обучали этому тарзанству?

– Было и такое.

– Черт знает что… из ста один шанс выжить! – Утягивал в завлекающее откровение периферийщик, тянул московского фискала к его столичному превосходству, поскольку, где им, сиволапым кавказоидам, тягаться со сливками Лубянки.

– Ну почему один… – оттаивал, раскручивался, свернутый в пружину Качиньский, – при надлежащей подготовке тут, в худшем случае, семьдесят на тридцать. А в оптимальном случае – восемьдесят на двадцать. Восемьдесят за то, что все сойдет благополучно. У нас первоначальный тренинг был: прыжок с двух-трех метров на ветки кроны. Само-собой – страховочная сеть внизу и лонжа. Потом…

– Что ты сказал про пленку Дану?! – вломил вопросом в лоб Костров. Впитал панический зигзаг чужой, застигнутой врасплох мысли.

– Про пленку?

– Дан запросил у меня ту пленку при уходе. Не успеваешь ты вранье состряпать, мусью Качиньский. Ну, что слил про пленку Дану?

– То, что положено.

На диво быстро пришел в себя москвич. Закаменел. Дымилось из глазных бойниц надменность вожака, нафаршированного властью, привыкшего гнуть и ломать чужие судьбы из Москвы.

– А что положено? – спросил Костров.

– О той антисоветчине, что вы прослушали в магнитофоне, вам следовало немедленно доложить руководителю всей операции, полковнику Левину. Та запись меняет её статус. На пленке зафиксировал свое нутро матерый, изощренный враг. Но, вместо этого, вы совершили должностное преступление: приказали нам молчать. Плюс к этому: сознательно тянули время. Вы отфутболили предложение Дана – немедленно искать Чукалина на крыше.

– Вон как ты все развернул…сплошная лепота-а-а… для трибунала.

– Дайте пленку.

– Какую пленку? О чем ты, лейтенант?

– Не стройте из себя дебила, Костров. О ней уже знает Дан. Я арестовываю вас.

– Да что ты говоришь?