СТАТУС-КВОта

– Каждое применение «Градиента» нам санкционировал лично Гордеев, изнемогая, выстроил последний бастион, Дан.

– Это санкция поручена Гордеевым мне.

– Я должен… говорить с ним сам, – сказал Дан.

– Ты хочешь отказаться?

– Я буду говорить с ним сам!

– Выйди в приемную.

Дан, вышел, приволакивая ноги. Левин набрал номер, сказал в трубку:

– Я прозондировал его, Евгений Казимирович.

– Итог?

– Я вынужден просить… вас… задействовать… «сухое сено».

Он выждал в зависшей паузе, осунувшийся за минуту. Подергивалось в нервном тике веко.

– Ты не ошибся? – спросила угрюмо трубка.

– «Сухое сено», товарищ генерал-полковник. Я знаю ситуацию в его семье. От Аси там нет секретов. Она наверняка узнала про «Градиент» и «Элептон».

– Почему я слышу эту гнусь только сейчас?!

– Виноват, товарищ генерал-полковник, племянник все-таки… не поворачивался язык для фискальства. Но сегодня… он раскрылся окончательно. Таким – «сухое сено».

– Понятно. Ну что ж, «сено» так «сено»… как только прибудет в Москву, распоряжусь. Гульбаев остается при «Градиенте».

Пусть Дан подойдет к трубке.

Левин позвал Дана. Тот взял трубку.

– Здравствуйте, товарищ Дан, – сказал Гордеев в трубку – Борис Иосифович блестяще вас охарактеризовал. Он изложил мне ваши соображения по Качиньскому и «Градиенту». Я склонен с вами согласиться. Выезжайте в Москву. Появились новые технаработки по вашему «Элептону», но без вас дело застопорилось. Ждем с нетерпением. Кстати, обмоете и повышение, капитан Дан. Вам не сказал полковник?

– Не успел.

– Ну, все в порядке? – спросил Левин племянника.

– Спасибо, дядя ,– мучительно глотая пересохшим горлом, Дан сдерживал рыдания. Жизнь продолжалась… ее несло, стараниями дяди, из гиблой впадины на гребень.

– Езжай, племяш. Мои приветы Аське с Додиком.

Они обнялись.

Начинался главный этап пребывания Левина в Чечне: он наконец, шел к Аверьяну Бадмаеву. Он шел один. Как старый волк – вожак, израненный медведем, вдруг обнаруживший, что молодые, рядом росшие самцы, не уступают ему хищным духом и матерым телом, он вычленился из стаи. Сверлила мозг, нещадно изводящая уверенность: там уже нет Чукалина, их встреча с Аверьяном состоялась, немыслимая, вопреки всем, принятым Конторой мерам, встреча.

Он козырнул, отдавшим честь двум бойцам на лестничной площадке и потянул за ручку двери. Она была не заперта.

Бадмаев за столом пил чай. Охранник, уютно вплющив в кресло боевые телеса, спал.

Смиряя бешенство в груди, полковник полоснул по его лицу взглядом. Тряхнул бойца за плечо:

– Давыдкин!

Давыдкин не отозвался и не проснулся.

– Пусть он поспит, полковник. Нам не нужны ведь его уши, – уютным шипом попросил Бадмаев из-за стола. – Хотите чаю?

– Хочу водки, – сказал Левин, – могли, хотя бы для приличия, выдернуть его из сна к моему приходу. Так водка есть?

– С утра…

– …и лошади не пьют, – свирепо закончил Левин осточертевшую идиому. – Я не лошадь, я ишак. Или верблюд. Точнее про меня знает Контора.

– «Столичная» подойдет?

– Как будто в этом доме есть что-то поизящней…

– Есть коньяки «Арарат», «Вайнах» и Дагестанский.

– Нехилый набор для непьющего.

– Я убедился в тщетности призывов к трезвости. Дешевле не отказывать глупцам в их праве на безумие.

– Ну, спасибо за комплимент. Давайте дагестанский.

Он с жадностью выцедил фужер отменного напитка, и, сжевав ломтик лимона, стал разворачивать конфету. Закрыл глаза. Откинулся на спинку стула…скорее бы ударило в мозги и вышибло оттуда ликующее лицо Дана.

– Качиньского вам не скоро забудут, – сказал Бадмаев. Левин вздрогнул.

«Уже оповестили? Кто?! Этот же сидел в своей квартире под охраной». 

– Сочувствую: придется землю теперь рыть и лезть из кожи, чтобы загладить.

 – А ля гер ком а ля гер (на войне – как на войне – франц), – отозвался Левин тускло и бесцветно, поскольку сознавал бессмысленность вопроса: «Откуда знаете?».

Он ощутил в себе бесцеремонный хлад проникшего в него инспекторского зонда: взгляд человека, сидевшего напротив исследовал его серое вещество и память с неспешным любопытством вивисектора, перед которым распластано разъяты, конвульсируют еще живые телеса лягушки. Он раздраженно дернулся:

– Черт вас возьми… вы можете хотя бы здесь не козырять своим рентгеновским мессингойством?! Я не сплю уже вторые сутки!

– Прошу прощения. Не знал, что это неприятно.

– Ай, бросьте, все вы знаете.

Полковник еще раз наполнил фужер. Отсосал два глотка.

– Вы правы, Качиньского мне долго не забудут, как и «Бульдога» в Новом Буяне. Но вам с Чукалиным их не забудут до конца. Вы же с ним встретились? Не знаю, как, но встретились. Вы усыпили эту – протоплазму в форме (он кинул взгляд на спящего Давыдкина) и встретились с Чукалиным… наверное на крыше? Как он попал на крышу? Все ведь перекрыто! Что означает набор этих дурацких слов: «пеньжайка и каштан»?

– Как вы сказали… «мессингойство». Для вас даже Маг Мессинг – гой, ибо не стал, не захотел служить Лаврентию. Не так ли?

– Аверьян Станиславович, сознаю, что здесь я гость, причем незваный. И, тем не менее, условимся, что задаю вопросы я. Вы уже встретились с Чукалиным?