Плавно и стремительно вонзалась титаново-серебристая игла подлодки во взбаломученную толщу Каспия, огибая рельеф дна. Кипел над ней, клокотал хаос мироздания: небывалый шторм на этом побережье рвал и вспучивал черно-зеленое покрывало моря. Шершавые белопенные языки валов лизали брюхатость просевшего неба. Лизали до дыр. Тогда ссыпалась из него сизая картечь градин с голубиное яйцо, разящих нещадно любую живность, что выбрасывало штормом наверх.
Уже мелькали там и сям на бело ощеренных горбах волн белобрюхие тела каспийских тюленей с разбитыми черепами, перебитыми хребтами. Судорожно сучил лапами, волоча раздробленное крыло, баклан. Бешеным зигзагом втыкалась в кипящую пену контуженая туша бурого осетра с выбитым, кровоточащим глазом. Тугие жгуты свистящего ветра рвали воду и землю на гигантском пространстве от Кизляра до Баку, секли песчаным наждаком облысевшие за час кроны, несли по воздуху и рушили на виноградники сыпучие вихри песка, ломали лозу ледяной картечью. Высасывались с огородов ядра арбузов. Они шмякались о стены домов, гейзерами взрывалась кровяная жижа на мокрой серятине стен. Содрало крышу со стропил. Она взмыла в сизую свистопляску свихнувшейся летучей мышью.
Ахало громовыми раскатами по россыпям постхазарских поселений. Секло домишки огненными мечами. Корчился людской муравейник на стыке неба и земли. Влипали оцепенелыми телесами в днища погребов и подвалов люди. Ибо уже не держали гнев небесной канцелярии стены жилищ. Надламывались трещинами. Через них тут же шмыгало во внутрь ветрило, вспучивало с треском двери. С визгливым свистом лопались стекла, разлетались блесткой шрапнелью. Едва за полдень перевалил день над Каспием, сгущаясь в ночь. Редкие из двуногих, осмелившиеся посмотреть в небо из погребов, кололись взглядами о звездные лучи.
В бурлящий эпицентр тайфуна снизился светящийся овал. Поплыл над морем, едва касаясь днищем островерхих гребней. Тарелища над морем воткнула в водяную кипень спицу света, нащупала ею у дна ходко идущую подлодку. Зависла над субмариной, в точности следуя азимуту хода.
Недир смотрел в стену каюты, выгибавшуюся в море хрустально-титановым полуяйцом.
За нею уносилась назад высвеченная бортовыми прожекторами мутная взвесь из донного песка, рваных водорослей и раздерганных рыбьих косяков.
Не было им защиты и покоя между дном и взъярившимся верхом.
Вонзился сотнями иголок в кости, мышцы Недира ток. Вошло в сознании грозное предвестие Высшего визита: содрогнулся и ткнулся лбом Недир в массивный глобус перед креслом. Впечатались в него непостижимым образом все поселения планеты, все трассы и мосты, все тракты и поселки, все реки, озерца, протоки, города. Все это прыгало навстречу взгляду, укрупнялось перед человечьими зрачками в бесконечных своих подробностях, лишь только останавливались на чем-либо глаза.
В углу замерцал иссиня-черным перламутром железообразный сгусток, неспешно переливаясь блеклым разноцветьем.
Над троном, наконец, сформировался плотный и плечистый силуэт без всяких физиономических подробностей. И тут же внедрился в самый мозг хозяина субмарины змеисто гладкий, раздраженный шепоток:
– Ты, как всегда, к визиту не готов. Где мой футляр?
– Вы бы знали, как я готовился, Архонт! – всполошенно озвучился Недир. – Я приготовил место для футляра здесь, в моей каюте. Но вдруг Иосиф в Истамбуле приволок на это место ящик…сказал: так надо. Кому надо?
– Узнаешь в свое время, – истек ответом силуэт над креслом.
– А что касается футляра вашего, то Бафомета из кабинета Браудо перетащили в Эрмитаж. Он заперт в запасниках, ключи – в сейфе Романова. Для прежнего Ядира достать ключи и обеспечить вас на этой лодке вашим роскошным телом – тьфу, пустячок. Ну, вы конечно учтете, мой Темнейший, что я прокисал в Недирах семнадцать лет… и лишь какой-то год назад вы мне вернули…
– Уже год.
– Теперь вы гляньте для начала, что брат ваш вытворяет над хазарским побережьем! Что ми такого сделали? Исполнили обычай наших предков, взяли на мацу немножко крови у хрисламского байстрюка. Но все несчастные хазары получили в свои фейсы бешеное хулюганство! Он что, взбесился? Как это называется? А это называется: раздуть из мелкой мухи крупного слона. Кто он такой? Всего лишь Наблюдатель. Но братец ваш, Энки, психует как Создатель! Я что, не прав, Архонт?
– Сейчас мы поиграем.
Пресёк тему о брате и Создателе прибывший. Он ткнул Недира морщинистою мордою в реальность.
– Во что игра, Темнейший? – покорно сник владелец субмарины. Теперь, вместо него, висела на крюке судейства его мясная туша. И ждала прокураторской разделки.
– Во что игра… с недавних пор все одинаково, опальный. Когда в первой игре Первосвященник Каиафа загнал, как крысу в угол, Понтия Пилата, чтобы распнули бродягу Иешуа на кресте – с тех пор все повторяется, Недир. У игроков лишь новые, другие имена.
– А ху из ху в нашей игре, Владыка?
– Нагле-ец, – пустил цветную рябь Энлиль по антрацитовому сгустку сущности своей.
– За это ви меня и держите, – потупился, смакуя ситуацию Недир.