СТАТУС-КВОта

– Категорически, настырно приглашаю на обмывку в Гудермес. В воскресенье, в восемнадцать. Для вас, сугубо трезвого, квасной набор домашнего приготовления.

– Давно не смаковал. А сейчас прошу об одолжении.

– Все, что могу.

– Чукалина Василия, директора Гудермесского совхоза, частенько видишь?

– Где-то раз в месяц. Он зерновик – в структурном профиле моего отдела. Так что за одолжение, Аверьян Станиславович?

– Ты можешь его вызвать на сегодня на пятнадцать к себе в кабинет? Вам есть о чем поговорить. И я подъеду.

– На пятнадцать…тут запиньдя одна: в 15.20 совещание в обкоме. Меня уже не будет в кабинете.

– И ладненько, мы подождем. Ты кабинет не закрывай.

– А если вызвать на семнадцать, когда вернусь?

– Валерий Афанасьевич, не откажи в любезности – пусть будет у тебя в пятнадцать и пусть с собой захватит записную книжку.

– Записную книжку? Да ради Бога. Сейчас и вызову… с записной.

– Благодарю. Увидимся, коль не сегодня, то в воскресенье у тебя.

Бадмаев вышел из будки. Поправил одеяльце на кукленке. Сел на скамейку в сквере, прикрыв «грудь» распахнутой, цветастой шалью, стал «кормить младенца». Едва приметно усмехнулся: в полуквартале пестрая ватага цыганят с цыганками кольцом охватывала лощеного толстяка, который выпростался из «Волги». Бадмаев усмехнулся еще раз и позвал предводительницу той компании – Земфиру.

Бессменный страж, завхоз при заводском пруде, студенческий любимчик и почти легенда Ахромей Кукушкин заканчивал утреннюю ревизию своего хозяйства. Кабинки для переодевания, зонты и лежаки на пляже стояли на своих местах. Сор и окурки прибраны с песка. Пора было доить козу – ехидно сатаноидную, но удоистую Мымру. Коза и пес – страшилище, кавказский волкодав Кощей, сожительствовали за штакетниковой оградой, коей обнесен был двухъярусный, дощатый сарайчик. На нижнем этаже его по-барски разместилась Мымра с курами и Кощеем. Второй этаж, с приставленной лестницей, забит был почти доверху духовитым сеном, накошенном на травяных склонах, окаймлявших пруд.

Зашедший за ограду Ахромей, взяв вилы, направился к расшатано скрипучей лестничке: снизать навильник сена для козы. Но, не дойдя, остолбенел: меж ним и лестницей встал пес. Кощей, угнув лобастую башку, смотрел угрюмо, исподлобья. В груди у верного служаки чуть слышно клокотал предупреждающий и грозный рык. Подрагивала верхняя губа, под ней фарфорово отсвечивали клыки.

– Кощей, паскуда… ты это что?! Ты на хозяина?! – в великом изумлении ахнул Ахромей.

Пес дернулся в конвульсии, растерянно, моляще визгнул, но не ушел с дороги.

– Кощей, ты в самом деле, оборзел, – слил кто-то укоризну сверху. С сеновала, из темной глубины проворно вымахнул и стал спускаться какой-то усатый ферт, интеллигент в очках, с набриолиненой прической, в темно-зеленой безрукавке.

– Куда?! – опрометью рванулся к лестнице Кукушкин, – порвет ведь…

Он не закончил – оцепенел язык. Его матерое страшилище и пугало всей заводской округи, с кем Ахромей гулял лишь по ночам, на цепи – встав на дыбы, повизгивало в умилении. И терлось лохматой, с отчекрыженными ушами башкой о ноги чужака. Тот отряхнул штаны от сена и разогнулся. Амбал возвысился над Ахромеем на голову. Он потрепал пса по загривку и подал руку Ахромею:

– Рад вас видеть, Ахромей Ильич.

– Кукушкин ощутил осторожно-мягкий, чугунный хват чужой ладони, исчерканной свеже-розовыми рубцами.

– Я извиняюсь… не припомню что-то… – всполошено и гулко ломилось сердце из груди Кукушкина.

– Доцент Кукушкин, – представился нежданно сеновальный гость.

– Хе… так я… и сам Кукушкин.

– Да кто же вас не знает, Ахромей Ильич. Мы, студиозы и доценты, все,как один, омыты и причащены вашим прудом. Вы в наших сердцах останетесь навечно. Вместе со стервой Мымрой и цербером Кощеем. Кощей! Я же просил всего то: мой сон часок – другой посторожить. А ты, подлец, рычишь на своего хозяина! Где твоя верность?

Пес извивался, с визгом лупил хвостом по лестнице и по ногам гостя.

– Я извиняюсь… а как вы здесь, на сеновале? – барахтался и лез из омута всех этих несуразностей Кукушкин.

– Всю ночь провел в пути. Под утро оказался здесь, в этом районе. Решил поспать немного. Облюбовал ваш сеновал без спроса. Простите за нахальство, спасибо за приют.

Облучала Кукушкина спокойная и убеждающая сила. Которая, как утюгом, разгладила и испарила всю эту хренпоймешную катаклизму.

Стало Кукушкину все ясно и легко.

– Дак о чем речь, товарищ доцент! Вы заходите, не стесняйтесь, чаек на травах у меня… а сеновал для вас всегда свободный.

– Конечно, обязательно, Ахромей Ильич. Рад был вас видеть.

Евген сворачивал беседу: впечатался в его Будхи, только что доставленный Инсайтом зазыв Учителя – прибыть в сквер Лермонтова… голографически отчетливо нарисовался памятник Ермолову… скамья напротив Дома Пионеров… вокруг толпа цыганок… цыганок с цыганятами.

…Гость уходил. Знобящий просветленный Лад от этой встречи, не покидал Кукушкина до вечера. Хотя спроси его: с чего это, с какой бухты-барахты цветешь и пахнешь Ахромей – убей, не вспомнил бы.